Ливень кончился, небо поднялось, и полосы солнечного света, прорвавшиеся сквозь тучи, осветили далекие Апеннины. Не в силах сидеть спокойно и почему-то не жаждая навестить двух-трех персон, которых он знал во Флоренции, Казанова отправился в одиночестве побродить и, пройдя мимо собора, вышел к берегам Арно. Как ни странно, хотя Джан Гастоне, «последний из Медичи», умер, а его место на троне занял Франциск Лотарингский, Флоренция средних веков и эпохи Возрождения оставалась в целости. Еще более странным представляется то, что никого в мире это, казалось, не интересовало: путешественники осматривали лишь несколько древних построек и несколько картин, но они не видели города, который по своему интеллектуальному наполнению уступает лишь Афинам.
Казанова не являлся тут исключением. Даже если бы он не был всецело поглощен своей страстью к Анриетте, он все равно не обращал бы внимания на окружавшую его красоту. Однако, наверное, потому, что он был первый и последний раз за свою долгую эротическую карьеру по-настоящему влюблен, и на него снизошел миг озарения. Блуждая по городу, он остановился на одном из мостов и загляделся на простиравшуюся перед ним Арно, с изогнутой линией дворцов на одном берегу и задами старых домов на другом, а за ними — оливковые сады и кипарисы Сан-Миньято, где пели соловьи, тогда как у ног его текла нефритово-зеленая, заметно высохшая река, на поверхности которой появились сейчас первые желтые воронки от дождя. В этот миг искатель приключений забыл о себе и своих делах и подумал: со временем все это уйдет и тем не менее надолго переживет и его, и Анриетту…
Казанова ненавидел одиночество и мысли, которые оно навевало, считая, как почти все люди и почти во все времена, это явлением нездоровым. Он поспешил в сады Кашине, где было полно гуляющих, любовавшихся вереницей роскошных колясок и кабриолетов, в которых сидели дамы в бриллиантовых серьгах, с высоко взбитыми прическами и церемонно отвечали на поклоны синьоров в напудренных париках и парчовых жилетах. Казанова смотрел на представшее ему зрелище безразличным взглядом — настолько оно было ему знакомо: в конце-то концов такие гулянья происходили днем во всех больших итальянских городах, — нравилось же ему все это лишь тем, что это движение и болтовня, все эти сцены и эпизоды человеческой комедии занимали его, заслоняя вредные мысли о смерти, рожденные видом кладбищенских кипарисов.
Собственно, эта оживленная сцена исчезла бы из его памяти, как и многое другое, отвлекавшее от скуки, если бы не один эпизод, врезавшийся в его память на всю жизнь вместе с золочеными каретами, грациозно ступающими лошадьми, напыщенными кучерами в золотых парчовых цилиндрах, высокомерными лакеями на запятках, деревьями, все еще влажными и блестящими от дождя, и большими лиловыми облаками, клубившимися над далекой грядою гор. Вот только что он смотрел на все это с тусклым безразличием, продолжая размышлять, ехать ли ему в Венецию или остаться здесь и посмотреть, вернется ли Анриетта, а в следующую минуту он уже стоял, застыв, весь напрягшись, во власти противоречивых чувств — удивления, любопытства, страха, желания. Мимо Казановы медленно проехала коляска, в которой сидела лишь одна дама — прелестно одетая, красивая и надменная, она посмотрела прямо ему в лицо с таким выражением, словно хотела сказать: «Я знаю вас, и вы знаете меня, но я не собираюсь вас узнавать».
Этой женщиной была донна Джульетта.
Прошло, наверное, с полминуты, прежде чем Казанова сумел совладать со своими чувствами и обрел способность сдвинуться с места. Первым его инстинктивным движением было последовать за коляской, дабы узнать, что донна Джульетта делает во Флоренции, но из-за скопления народа быстро проложить себе путь ему не удавалось. Отказавшись от этой попытки, он сказал себе, что такая известная особа, как донна Джульетта, не может находиться во Флоренции без того, чтобы об этом не знали. Тем не менее он продолжал шагать в направлении своей гостиницы настолько быстро, насколько позволяла толпа, ибо должен был двигаться, чтобы разрядить внутреннее волнение.
Донна Джульетта во Флоренции! И так скоро! Вот уж этого Казанова меньше всего ожидал, о такой возможности он даже и не думал. И ему это совсем не нравилось. Не нравилось заподозрить — приходя постепенно к уверенности, — что у него отбирают инициативу в жизни, и отбирают именно те, кого он считал своей особой и сладостной добычей, — женщины. Что все-таки донна Джульетта делает во Флоренции? Их встреча — простое совпадение или она намеренно последовала за ним? Если да, то как она сумела добраться сюда так быстро и как узнала, куда надо ехать? В своем смятении Казанова забыл, что одну ночь провел со своими спутниками в Сиене, в то время как донна Джульетта могла провести ее в пути; забыл он и о том, что отец Бернадино видел его в таверне у Эрколе и что Эрколе, каким бы другом он ни был, мог все рассказать о нем под угрозой впасть в немилость у Аквавивов. Взбаламученной же совести Казановы внезапное появление донны Джульетты представлялось совершенно необъяснимым, этаким неприятным сюрпризом. А пока, ускорив шаг, ибо улица, на которую он вышел, была не столь запружена колясками, Казанова с тревогой спрашивал себя: если донна Джульетта в самом деле последовала за ним, то с какими намерениями? Он достаточно хорошо знал характер римлян, которым свойственна жестокая мстительность, и понимал, что гнев такой женщины, как донна Джульетта, может оказаться роковым для него. Он решил, что надо быть очень осторожным.
Но разве осмотрительность может быть присуща такому вертопраху, как Казанова, вся жизнь которого была подчинена бездумному следованию импульсам и потому полна авантюр? Во всяком случае, избранный им метод предосторожности был не очень разумным. Выяснив у брадобрея — а брадобреи ведь были предками журналистов, — что донна Джульетта приехала всего лишь с одной горничной и лакеем, которого Казанова видел на запятках ее коляски, а остановилась она в одном из дворцов близ церкви Санта-Кроче, Казанова заперся у себя в гостинице из боязни, что его могут убить или жестоко изувечить. Ему и в голову не пришло, что месть донны Джульетты — если она надумает ему мстить — может быть менее примитивной и более неспешной. А что, если она вовсе не пылает местью, но по-прежнему влюблена в несравненного, неотразимого Казанову и чахнет среди нудных графинь, жаждая лишь его поцелуев, которые вернут на ее лицо улыбку, а ей самой хорошее настроение?
Эта мысль пришла в голову Казанове после того, как он чуть ли не впал в меланхолию, просидев взаперти в своей комнате целых три дня и не видя никого, кроме горничной, слишком уродливой даже для него, да хозяина, крестьянина из Валь-де’Эльза, не обладавшего грубоватым юмором и смекалкой флорентийца, а потому и не заслуживавшего внимания. Дело в том, что Казанова жаждал найти какой-нибудь предлог, чтобы выкинуть в окно всю эту предосторожность. Его решение просидеть в гостинице до 30-го, пока не вернется Анриетта — если она вообще вернется, — значительно ослабло от невероятной скуки пребывания взаперти. Черт с ним со всем, не съест же его эта женщина, а прошло уже четыре дня с тех пор, как он расстался с Анриеттой, и он горел любопытством, желая узнать, каковы же все-таки чувства донны Джульетты и…
— Пришли-ка мне брадобрея и достань на сегодня ложу в оперу! — сказал он хозяину, явившемуся к нему с поклоном и немало возрадовавшемуся при виде того, что постоялец снова стал нормальным, особенно после того, как Казанова заказал к обеду бутылку французского вина…
