— Пригребут быстрее вас?! — Сенатор опустил руки и хмыкнул. — Да вы себя видели? Такое впечатление, что вы взялись проплыть быстрее целого выводка водяных крыс…
— Это был вопрос чести, мы шли на веслах. Посмотрите на наши руки! — И Казанова протянул сенатору ладони в мозолях.
— Пф! Ручаюсь, какая-нибудь история с девицами, — отмахнулся сенатор, — я ведь вас знаю.
— Неужели нам именно сейчас надо признаваться в своих грехах, когда мы насквозь мокрые и умираем от холода и голода? — возмущенно спросил Казанова.
— Я лично не так уж и голоден, — вставил Марко. — Но я и не трудился так рьяно — и, несомненно, с таким удовольствием, — как Джакомо, все это время после обеда.
— Хо-хо, — издал сенатор, задумчиво поглядывая то на одного, то на другого. — Значит, я все-таки угадал? Ну-с, юноши, в дом. Дзордзе, Дзандзе! Высушите одежду синьоров! Тоньино, Феличе! Накормите синьоров! Холодную дичь, холодный язык, болонскую колбасу, холодную телятину и бутылку лучшего моего вина! И поторопитесь, паршивцы! А с вами, юноши, покончено.
Радуясь аппетиту, с каким утоляли голод молодые люди, сенатор наблюдал за ними и не преминул подметить, что Джакомо ел в два раза больше своего друга, а пил меньше. Ох, уж эти любители амурных похождений! Всегда воздержанны в вине. Выпивоха редко предается распутству — разве что погорланит непристойные песни да подмигнет девчонке, которая ему вовсе и не нужна… Что-то есть об этом у Ариосто
[15]
— забыл, что именно…
— Насытились, юноши? — громко спросил он и, когда они кивнули и отодвинули стулья от стола, добавил, обращаясь к слугам: — Убери, Феличе. А ты принеси еще вина, Дзордзе. И оставь нас.
— Что-то я совсем сонный, — сказал Казанова, вставая, потягиваясь и зевая так, что сам почувствовал: переиграл. — Пойду лягу.
И он повернулся, чтобы выйти следом за Феличе, который уже уходил, откланиваясь на ночь, но сенатор задержал Казанову.
— Одну минуту, Джакомо, — сказал сенатор, как только слуга закрыл за собой дверь. — Расскажи мне все-таки, что на самом деле произошло?
— Я ведь уже сказал вам, ваше превосходительство, — дерзко ответил Казанова.
Сенатор покачал головой.
— И все же лучше расскажи мне, — спокойно сказал он. — Ты бы не вернулся в таком виде домой, не случись какой-то неприятности. Сколько раз тебе повторять, что в этом городе все — буквально все — становится известно полиции? Так что расскажи мне правду, сын мой. Мне ведь, может быть, придется рассказывать эту историю Совету десяти… а то и Триумвирату и самому мессеру гранде
[16]
. Ну кто поверит, Джакомо, твоей сказке про пари? В жизни не слыхал более неправдоподобной лжи, а я за свою жизнь слыхал немало лгунов, да простит их всех Пресвятая Дева!
— Ее зовут Мариетта, — сразу перестав прикидываться, торжественно произнес Казанова.
— Ах-ха! — издал сенатор, кивая, довольный своей проницательностью. — Которая же Мариетта? Я знаю двух, удостоившихся любезного внимания вашей светлости.
— Как будет угодно вашему превосходительству, — вставил Марко, — эта девушка — неаполитанка!
— Что?! — недоверчиво воскликнул сенатор. — Еще одна Мариетта? И к тому же неаполитанка? Клянусь Вакхом, разве такое возможно? Все неаполитанки говорят ведь на диалекте, и от них пахнет чесноком!
— Как будет угодно вашему превосходительству, — сказал Казанова, — но у меня есть достовернейшее доказательство, что она не прикасается к чесноку. А что до диалекта, то она восприняла от меня куда больше венецианского, чем я от нее — неаполитанского…
— Вот в этом я не сомневаюсь, мастер Аретино
[17]
, — заметил сенатор. — Но скажи, ты привез ее сюда из Неаполя? Ты с ней там познакомился?
— Да я ее в жизни не видел, пока не столкнулся с ней и ее друзьями на Пьяцце в субботу, неделю назад.
Сенатор от восхищения слегка ругнулся:
— Вот чума! Быстро же ты работаешь, аббат. Ну а потом? Да ну же, Джакомо, — правду. Триумвират безжалостен к плутам.
Казанова с безразличным видом передернул плечами, однако повел свой рассказ, как надеялся сенатор, не без легкого стыда.
— Эта победа была совсем нетрудной, — сказал Казанова. — Я с первого взгляда увидел, что она… что я ей нравлюсь. Рот ее молил о поцелуях, а груди…
— Хватит об этом! — воскликнул сенатор. — Ты что, принимаешь нас за сводников? Продолжай.
— Ну, я сумел познакомиться с ее дядей… Оказалось, он так плохо играет в «фараона», что мне пришлось сплутовать, чтобы проиграть ему несколько дукатов. Затем последовало приглашение в дом. Я украдкой поцеловал Мариетту под лестницей, а от дядюшки услышал, что он приехал в Венецию судиться…
Марко, расхохотавшись, прервал его:
— Так вот почему ты не давал мне покоя, пока я не представил тебя моему старому родственнику-судье?
Сенатор и Марко обменялись взглядами и невольно подняли глаза к потолку, словно прося Всевышнего наставить их, как быть с этим человеком.
— Ну и, милостивые государи, — продолжал Казанова, словно не заметив этой молчаливой сценки, — что-то, по-моему, было сказано насчет этого малоприятного предмета — брака. Тут я отыграл свои дукаты и… м-м… прихватил еще немного. Сегодня вечером мне предстояло вкусить прелестей дамы, пока Марко дежурил в гондоле. Итак, я уже не один раз успел выказать Мариетте свою преданность, как внезапно послышался отчаянный стук в дверь. И в комнату ворвался дядюшка со свечой и с пистолетом…
— Так, прекрасно, — заметил сенатор, внимательно слушавший Казанову. — И что же ты сделал?
— Задул свечу, — бесстыдно объявил Казанова. — Выскочил в окно и побежал к гондоле, где и нашел преданного Марко, спавшего в фельце…
— А ты что же, черт побери, — возмутился Марко, — ожидал, что я буду стоять на улице под дождем?..
— И наш славный Марко не проснулся, — продолжал Казанова, — пока у этого старого идиота-дядюшки не хватило наглости пальнуть из пистолета…
Сенатор, до сих пор от души веселившийся и похмыкивавший, внезапно стал очень серьезным.
— Из пистолета?! — воскликнул он. — Вот чума! Да это же могли услышать даже при боре.
— А кроме того, — продолжал Казанова, — этот идиот мог пристрелить меня.
— Да при чем тут ты! — воскликнул сенатор. — Ты же не аристократ, а вот имя Марко занесено в Золотую книгу. Когда умрет Даниэль Вальери, он станет сенатором…
