— Вы говорите о «Благоухании цветов», о том, как Эдгар спас тонущую Мод?
— Я говорю о всяком и каждом произведении моей тетушки. — Он посмотрел на собеседницу с интересом, так как нашел разгадку тайны, которая некоторое время его мучила. Едва он увидел эту девушку, как она показалась ему смутно знакомой. И теперь Джеймсу вдруг открылось, почему она вызвала у него особую антипатию. — Знаете, — сказал он, — вас ведь можно принять за одну из героинь моей тетушки. Вы именно такая девушка, каких она любила описывать.
Ее лицо просияло.
— Вы правда так думаете? — Она запнулась. — А знаете, что я все время чувствую? Я чувствую, что вы совершенно такой, каким мисс Розоуэй рисовала своих героев.
— Ну, знаете! — сказал Джеймс брезгливо.
— Нет, но это правда! Когда вы выпрыгнули из окна, я поразилась! Вы же вылитый Клод Мастертон из «Вересковых холмов».
— Я не читал «Вересковых холмов»! — отрезал Джеймс, содрогаясь.
— Он был очень сильным, молчаливым, с глубокими темными глазами, в которых таилась печаль.
Джеймс не стал объяснять, что печаль в его глазах затаилась как раз потому, что его мутит от ее общества. И ограничился сардоническим смехом.
— А потому, я полагаю, — сказал он, — сейчас появится автомобиль и собьет вас, а я бережно отнесу вас в дом и положу… Берегитесь! — крикнул он.
Но было поздно! Она уже лежала у его ног, как подстреленная птичка. Секунду назад из-за поворота вылетел большой автомобиль, который словно умышленно придерживался не своей стороны дороги. Теперь он исчезал вдали, и толстый краснолицый джентльмен на заднем сиденье перегибался через спинку. Он обнажил голову — не для того, чтобы благородным жестом выразить свое почтение и сожаление, но потому, что прикрывал шляпой задний номер.
Собачка Тото, к несчастью, осталась цела и невредима.
Джеймс бережно отнес девушку в дом и положил на диван в утренней гостиной. Он позвонил, и вошла румяная экономка.
— Пошлите за доктором, — сказал Джеймс. — Несчастный случай!
Экономка нагнулась над девушкой.
— Ох-охонюшки! — сказала она. — Бог да благословит ее милое личико!
Садовник, номинальный владелец Уильяма, был выдернут из салатной рассады и отправлен за доктором Брейди. Отделив свой велосипед от Уильяма, закусывавшего левой педалью, он отправился выполнять поручение. Приехал доктор Брейди и через положенное время вынес свой приговор:
— Переломов нет, но сильные ушибы и, разумеется, шок. Ей придется пока остаться тут, Родмен. Перевозки она не перенесет.
— Остаться здесь?! Никак невозможно. Это нарушение всех приличий!
— Ваша экономка послужит дуэньей. — Доктор вздохнул. Солидный мужчина средних лет с бачками. — Такая пленительная девушка, Родмен, — сказал он.
— Как будто, — не стал спорить Джеймс.
— Прелестная, пленительная девушка. Дитя эльфов.
— Чего-чего?! — в изумлении вскричал Джеймс.
Подобная поэтичность была совершенно не в духе доктора Брейди, насколько он его знал. Единственный раз, когда в прошлом им довелось побеседовать, доктор говорил исключительно о воздействии избытка белков на желудочный сок.
— Дитя эльфов, нежное волшебное существо. Осмотрев ее, Родмен, я с трудом удержался от слез. Ее изящная ручка лежала на одеяле, будто белая лилия на зеркальной поверхности тихой заводи, а ее милые доверчивые глазки были устремлены на меня.
Он пошел к калитке, пошатываясь, все еще умиленно бормоча, а Джеймс тупо смотрел ему вслед. И медленно, будто черная туча, заволакивающая летнее небо, в сердце Джеймса заползла леденящая тень неведомого страха.
Примерно неделю спустя мистер Эндрю Маккинон, старший партнер известного литературного агентства «Маккинон и Гуч», сидя у себя в кабинете на Чансери-лейн, задумчиво хмурился, глядя на телеграмму, которую держал в руке. Он позвонил.
— Попросите мистера Гуча зайти ко мне! — С этими словами он вернулся к штудированию телеграммы. — А, Гуч! — сказал он, когда вошел его партнер. — Я только что получил странную телеграмму от молодого Родмена. Кажется, ему необходимо срочно увидеться со мной.
Мистер Гуч прочел телеграмму.
— Писалась под воздействием сильнейшего душевного возбуждения, — согласился он. — Не понимаю только, почему он сам не приехал, если дело такое срочное?
— Занят окончанием романа для «Проддера и Уиггса». Полагаю, не хочет отвлекаться. Что же, погода хорошая, и, если вы присмотрите за делами здесь, я, пожалуй, отправлюсь туда на автомобиле и позволю ему угостить меня обедом.
Когда автомобиль мистера Маккинона приблизился к перекрестку в миле от коттеджа «Жимолость», он заметил у живой изгороди отчаянно машущую ему фигуру и велел шоферу остановиться.
— Добрый день, Родмен.
— Благодарение Богу, вы приехали! — сказал Джеймс. Мистеру Маккинону показалось, что молодой человек выглядит зеленовато-бледным и похудевшим. — Вы не согласитесь пойти дальше пешком? Мне необходимо кое-что объяснить вам.
Мистер Маккинон вылез на дорогу, и Джеймс, взглянув на него, ощутил прилив бодрости и мужества от одного его вида. Литературный агент был угрюмым, насквозь практичным шотландцем: когда он входил в кабинеты издателей, чтобы обговорить условия договора, те отворачивали лица, опасаясь лишиться последней рубашки. Чувствительность была неведома Эндрю Маккинону. Редакторши светской хроники тщетно расточали на него свои чары, и далеко не один глава издательства просыпался ночью в холодном поту от собственного крика: ему снилось, будто он подписывает договор с Маккиноном.
— Ну-с, Родмен, — сказал он, — «Проддер и Уиггс» согласились на наши условия. Я как раз писал вам об этом, когда принесли вашу телеграмму. Мне пришлось с ними нелегко, но я настоял на двадцати процентах с последующим увеличением до двадцати пяти и на авансе в двести фунтов в день выхода романа.
— Отлично, — сказал Джеймс рассеянно. — Отлично! Маккинон, вы помните мою тетушку Лейлу Дж. Розоуэй?
— Помню ли? Я же был агентом Лейлы Розоуэй всю ее жизнь.
— Ах да, конечно! В таком случае вы знаете, какую дрянь она писала.
— Автор, — сказал с назиданием мистер Маккинон, — который ежегодно гребет по двадцать тысяч фунтов, дряни не пишет.
— Ну во всяком случае, вы знаете ее поделки.
— Как никто.
— Умирая, она завещала мне пять тысяч фунтов и дом — коттедж «Жимолость». Теперь я в нем живу. Маккинон, вы верите в дома с привидениями?
— Нет.
— Тем не менее клянусь вам, коттедж «Жимолость» именно такой.
— Там водится дух вашей тетушки? — с удивлением спросил мистер Маккинон.
— Во всяком случае, коттедж находится под ее влиянием. На него наложено заклятие, злые чары — своего рода миазмы слащавой сентиментальности. И они овладевают всеми, кто переступает его порог.
