И она выла от горя и злобы.
Руки weerwolf’у защемил капкан; weerwolf бился на земле от дикой боли и вопил:
– Сжальтесь! Сжальтесь! Оттащите эту женщину! Я вам дам два каролю. Разбейте колокола! Зачем так громко кричат дети?
– Не убивайте его! – кричала Тория. – Не убивайте его – пусть заплатит сполна! Это по тебе похоронный звон, по тебе, убийца! На медленном огне тебя, калеными тебя щипцами! Не убивайте его! Пусть заплатит сполна!
Тория нашла на земле вафельницу с длинными ручками. Осмотрев ее при свете факелов, Тория обнаружила вырезанные в железных пластинках ромбы (обычная в Брабанте форма для вафель), а также длинные острые зубья, придававшие вафельнице сходство с железной пастью. Когда Тория раскрыла ее, то она приобрела сходство с пастью борзой собаки.
Охваченная бешеной злобой, Тория то открывала, то закрывала вафельницу, потом вдруг, скрипя зубами, хрипя, точно в агонии, крича от боли, которую ей причиняла неутоленная месть, принялась вонзать зубья этого орудия в руки рыбнику, в ноги, куда попало, и все старалась укусить его в шею и при каждом укусе приговаривала:
– Вот так он кусал железными зубами мою Беткин. А теперь расплачивается. Что, течет у тебя кровь, душегуб? Господь справедлив. Слышишь похоронный звон? Кровь Беткин вопиет к отмщению. Чувствуешь, как впиваются зубы? Это пасть Господня.
Она кусала его беспрерывно и беспощадно, а когда не могла укусить, то била вафельницей. Но так сильна была в ней жажда мести, что она не забила его до смерти.
– Смилуйтесь! – кричал рыбник. – Уленшпигель, ударь меня ножом – я хочу скорой смерти! Оттащи эту женщину! Разбей похоронные колокола, умертви кричащих детей!
А Тория все кусала его, пока один старик не сжалился над рыбником и не отобрал у нее вафельницу.
Тогда Тория плюнула в лицо weerwolf’y и, вцепившись ему в волосы, крикнула:
– Ты за все заплатишь на медленном огне, под калеными щипцами! Я тебе глаза выцарапаю!
Между тем, прослышав, что weerwolf не дьявол, а человек, прибежали хейстские рыбаки, хлебопашцы и женщины. Одни пришли с фонарями, другие с горящими факелами. И все кричали:
– Убийца! Грабитель! Где деньги, которые ты отнял у несчастных жертв? Отдавай!
– У меня ничего нет. Пощадите! – бормотал рыбник.
А женщины швырялись в него камнями и песком.
– Вот она, расплата! Вот она, расплата! – кричала Тория.
– Сжальтесь! – стонал рыбник. – Я истекаю кровью. Сжальтесь!
– У тебя еще хватит крови на расплату! – вскричала Тория. – Смажьте ему бальзамом раны. Он расплатится на медленном огне, расплатится, когда ему руки вырвут калеными щипцами. За все заплатит, за все!
И она опять кинулась бить его, но вдруг замертво упала на песок. И ее не трогали, пока она сама не очнулась.
Уленшпигель между тем, высвободив руки рыбника, обнаружил, что на правой руке у него не хватает трех пальцев.
Он велел связать его потуже и положить в корзину для рыбы. Мужчины, женщины, подростки, сменяя друг друга, понесли его в Дамме на суд и расправу. И освещали они себе дорогу факелами и фонарями.
А рыбник все повторял:
– Разбейте колокола! Умертвите кричащих детей!
А Тория твердила:
– Пусть он за все заплатит на медленном огне, пусть за все заплатит под калеными щипцами!
Потом оба смолкли. Уленшпигель слышал только прерывистое дыхание Тории, тяжелые шаги мужчин и громоподобный грохот волн.
С тоскою глядел он на тучи, как безумные мчавшиеся по небу, на огненные барашки в море и на освещенное факелами и фонарями бледное лицо рыбника, который следил за ним злыми своими глазами.
И пепел бился о грудь Уленшпигеля.
Так шли они четыре часа, а когда приблизились к Дамме, то их встретила толпа народа, уже обо всем осведомленного. Горожанам хотелось посмотреть на пойманного, и все шли за рыбаками с криком, с гиком, танцуя, ликуя.
– Weerwolf пойман, лиходей пойман! – кричали они. – Спасибо Уленшпигелю! Да здравствует наш брат Уленшпигель! Lang leven onsen breeder Ulenspiegel!
Это было настоящее народное торжество.
Когда толпа проходила мимо дома судьи, тот вышел на шум и обратился к Уленшпигелю:
– Ты одолел. Честь тебе и хвала!
– Пепел Клааса бился о мою грудь, – отвечал Уленшпигель.
Тогда судья сказал:
– Ты получишь половину достояния убийцы.
– Раздайте ее родственникам погибших, – сказал Уленшпигель.
Пришли Ламме и Неле. Неле, смеясь и плача от радости, целовала своего дорогого Уленшпигеля; Ламме, тяжело подпрыгивая, хлопал его по животу и приговаривал:
– Вот кто храбр, надежен и предан! Это мой лучший друг. Среди вас, мужланов, таких людей не найдешь.
Рыбаки, однако ж, потешались над ним.
44
На другой день зазвонил колокол, так называемый borgstorm, созывая судей, старшин и секретарей к Vierschare, на четыре дерновые скамьи под дерево правосудия – под красивую липу. Кругом толпился народ. На допросе рыбник ни в чем не сознался, даже когда ему показали отрубленные солдатом три пальца, которых у него не хватало на правой руке. Он все повторял:
– Я беден и стар – пощадите меня!
Народ, однако ж, ревел:
– Ты старый волк, ты загрызал детей! Нет пощады ему, господа судьи!
Женщины кричали:
– Не смотри на нас холодными своими глазами! Ты не дьявол – ты человек, мы тебя не боимся. Кровожадная тварь! Ты трусливее кошки, загрызающей птенцов в гнезде. Ты убивал бедных девочек, с малолетства мечтавших честно прожить свою жизнь.
– Пусть за все заплатит на медленном огне, под калеными щипцами! – твердила Тория.
Невзирая на стражу, матери научали ребят бросать камни в рыбника. Ребята не заставляли себя упрашивать, улюлюкали, когда рыбник смотрел на них, и кричали не переставая:
– Bloedzuyger! (Кровопийца!) Sla dood! (Убейте его!)
А Тория продолжала кричать:
– Пусть за все заплатит на медленном огне, пусть за все заплатит под калеными щипцами!
А толпа шумела.
– Глядите! – говорили между собой женщины. – Нынче день жаркий, солнечный, а его знобит, он старается выставить на солнце свои седые космы и лицо, а как ему Тория лицо-то исцарапала!
– Дрожит от боли!
– Гнев Божий!
– Какой у него пришибленный вид!
– Поглядите на руки злодея – они у него связаны и кровоточат – капканом-то его поранило!
