– Смилуйтесь, господа!
И народ кричал вместе с ней. Но все было напрасно.
А Катлина, не сводя глаз с Иооса Даммана, твердила:
– Рука Гильберта у меня. Приходи за ней нынче ночью, радость моя!
А затем их обоих увели в тюрьму.
В тюрьме по распоряжению суда тюремщик приставил к Катлине и к Иоосу Дамману по два сторожа, которым вменялось в обязанность бить их, чуть только они задремлют. Сторожа Катлины дали ей, однако, выспаться, а сторожа Иооса Даммана били его нещадно всякий раз, как он закрывал глаза или хотя бы опускал голову.
Всю среду и весь четверг до позднего вечера им не давали ни есть, ни пить, а вечером накормили соленым мясом с селитрой и напоили соленой водой, тоже с селитрой. Это было начало пытки. А утром, когда оба кричали от жажды, стражники отвели их в застенок.
Здесь их посадили друг против друга и привязали к скамьям, обвитым узловатыми веревками, и веревки эти причиняли им сильную боль.
И оба они должны были выпить стакан соленой соды с селитрой.
Иоос Дамман сидя задремал – стражники принялись колотить его.
Тут Катлина взмолилась:
– Не бейте его, господа, вы сломаете его бедные кости! Он повинен только в одном преступлении: он из ревности убил Гильберта. Я пить хочу! И ты тоже хочешь пить, милый мой Ганс. Напоите его первого! Воды! Воды! У меня все тело горит. Пощадите его! Лучше меня убейте! Пить!
– Ведьма проклятая! – крикнул ей Иоос. – Чтоб ты сдохла, сука, чтоб ты околела! Бросьте ее в огонь, господа судьи! Воды!
Писцы записывали каждое его слово.
Судья обратился к нему с вопросом:
– Так тебе не в чем сознаться?
– Мне больше нечего прибавить, вы все знаете, – отвечал Дамман.
– Коль скоро он все еще запирается, – объявил судья, – мы его продержим на этой скамье, связанного веревками, до тех пор, пока он не сознается решительно во всем, и просидит он тут без воды и без сна.
– И просижу, – сказал Иоос Дамман, – и буду с наслаждением смотреть на мучения этой ведьмы. Как тебе нравится это брачное ложе, моя любезная?
А Катлина простонала ему в ответ:
– Руки у тебя холодные, а сердце горячее, милый мой Ганс. Я пить хочу! Голова горит!
– А тебе, женщина, не в чем больше сознаться? – спросил судья.
– Я слышу скрип колесницы смерти и сухой стук костей, – отвечала она. – Пить хочу! И везет меня колесница по широкой реке, а в реке вода, холодная прозрачная вода. Нет, это не вода – это огонь. Ганс, дружочек, развяжи веревки! Да, я в чистилище. Я смотрю на небо и вижу в раю Господа Иисуса и милосердную Матерь Божью. Царица моя всеблагая, подай мне капельку воды! Брось мне хоть один из этих чудных плодов!
– Эта женщина не в своем уме, – сказал один из старшин. – Ее должно освободить от пытки.
– Она такая же безумная, как я, – все это одно притворство и ломанье, – вмешался Иоос Дамман и с угрозой в голосе обратился к ней: – Как бы искусно ты ни прикидывалась сумасшедшей, а все-таки тебя на моих глазах сожгут на костре.
Тут он заскрежетал зубами и посмеялся злостной своей выдумке.
– Пить! – молила Катлина. – Сжальтесь надо мной, дайте мне напиться! Ганс, милый, дай мне попить! Какое у тебя белое лицо! Позвольте мне подойти к нему, господа судьи! – И тут она дурным голосом закричала: – Да, да, теперь они зажгли огонь у меня в груди, а бесы привязали меня к этому адскому ложу! Ганс, возьми меч и поруби их – ведь ты такой сильный! Воды! Пить! Пить!
– Хоть бы ты скорей издохла, ведьма! – крикнул Иоос Дамман. – Засуньте ей кляп в глотку! Она мужичка, она не смеет так говорить с дворянином.
Тут один из старшин, враг дворянства, заметил:
– Господин судья! Законы и обычаи империи не дозволяют совать на допросах кляп в глотку: ведь допрашивают людей для того, чтобы они говорили всю правду и чтобы мы могли судить их на основании их показаний. Засовывать в глотку кляп дозволяется лишь в том случае, когда обвиняемый, будучи уже осужден, взывает на эшафоте к толпе, дабы разжалобить ее и вызвать народные волнения.
– Пить хочу! – твердила Катлина. – Дай мне попить, ненаглядный мой Ганс!
– Что, не сладко тебе, ведьма проклятая? – вскричал тот. – Из-за тебя я переношу все эти мучения. Погоди, то ли еще будет: в застенке тебя свечами станут жечь, на дыбу вздернут, клинья вгонят под ногти. Посадят голую верхом на гроб, на острую, как лезвие, крышку, и тогда ты признаешься, что ты не сумасшедшая, что ты злая ведьма, что тебя подучил сатана строить козни благородным людям. Пить!
– Милый мой Ганс! – говорила Катлина. – Не гневайся на рабу свою. Ради тебя, мой повелитель, я терплю такие муки. Смилуйтесь над ним, господа судьи, дайте ему полную кружку, а с меня довольно одной капельки. Ганс, не пора ли клекотать орлу?
Тут судья обратился с вопросом к Иоосу Дамману:
– Из-за чего у вас вышла драка и за что ты убил Гильберта?
– Мы оба влюбились в одну девчонку из Хейста, оттого и драка у нас вышла, – отвечал Иоос.
– В девчонку из Хейста? – порываясь встать, вскричала Катлина. – Так ты мне изменял с другой, подлый обманщик? А ты знаешь, что я сидела по ту сторону гатей и слышала, как ты говорил, что хочешь взять себе все деньги Клааса? Стало быть, они нужны были тебе, чтобы пить с ней да гулять? А я, несчастная, отдала бы ему свою кровь, если б он мог превратить ее в золото! А ты – все для другой! Будь же ты проклят!
Тут она вдруг разрыдалась, задвигалась на скамье и заговорила снова:
– Нет, нет, Ганс, скажи, что ты опять полюбишь бедную свою рабыню, и я землю стану рыть ногтями и откопаю для тебя клад. Я знаю, где зарыт клад. Я пойду туда с веточкой орешника, а ветка орешника наклоняется в том месте, где есть металл. Я найду клад и принесу тебе. Поцелуй меня, мой ненаглядный, и ты будешь богат! Каждый день мы будем с тобой есть мясо, пить пиво, холодное, пенистое пиво. Ах, государи мои, дайте мне капельку воды, я вся горю! Ганс, я знаю, где растет орешник, только надо подождать весны.
– Замолчи, ведьма, я тебя в первый раз вижу! – крикнул Иоос Дамман. – Ты приняла меня за Гильберта, – это он приходил к тебе, а ты от своей подлости называла его Гансом. Да будет тебе известно, что меня зовут не Гансом, а Иоосом. Мы с Гильбертом были одного роста. Я же тебя не знаю. Семьсот каролю украл, разумеется, Гильберт. Пить! Дайте мне стаканчик водички – мой отец заплатит вам сто флоринов. Я не знаю, кто эта женщина.
– Господин судья, господа старшины! – воскликнула Катлина. – Он говорит, что не знает, кто я, ну а я хорошо знаю, кто он. Я даже знаю, что на спине у него коричневая родинка с волосками, большая – не меньше боба. А, так ты путался с девкой из Хейста? Разве тот, кто любит взаправду, стыдится своей милой? Разве я уже не хороша собой, Ганс?
