А Ламме запрыгал от восторга.
– Она мне не изменила! – приговаривал он. – Монах сам сказал. Да здравствует Каллекен!
Но Каллекен, рыдая и дрожа всем телом, умоляла Ламме:
– Супруг мой, сними с меня, сними с меня проклятие! Я вижу ад! Сними с меня проклятие!
– Сними с нее проклятие, – обратясь к монаху, сказал Ламме.
– Не сниму, пузан, – объявил монах.
Но Каллекен, помертвев, опустилась перед отцом Адриансеном на колени, сложила руки и устремила на него молящий взор.
А Ламме не отставал от монаха:
– Сними проклятие, иначе тебя повесят; если же веревка оборвется от тяжести, тебя повесят вторично и будут вешать, покуда не издохнешь.
– И первично, и вторично повесим, – объявили гёзы.
– Что ж, – обратясь к Каллекен, заговорил монах, – иди, распутная, иди со своим пузаном, иди! Я снимаю с тебя проклятие, но Господь и все святые его будут зорко следить за тобой. Иди со своим пузаном, иди!
И тут он, обливаясь потом и отдуваясь, умолк.
– Его разносит, его разносит! – вскричал Ламме. – Вот он, шестой подбородок! Седьмой – это уже удар! Ну а теперь, – обратился он к гёзам, – прощай, Уленшпигель, прощайте, все мои добрые друзья, прощай и ты, Неле, прощай, священная борьба за свободу! Я свое дело сделал.
Тут он со всеми расцеловался и сказал своей жене Каллекен:
– Пойдем! Настала пора любви законной.
По воде заскользила лодочка, унося Ламме и его горячо любимую жену, а матросы, юнги и солдаты махали шляпами и кричали:
– Прощай, брат! Прощай, Ламме! Прощай, друг и брат!
А Неле, стряхивая слезу, повисшую на реснице у Уленшпигеля, спросила:
– Тебе грустно, любимый мой?
– Хороший он малый, – отвечал Уленшпигель.
– Войне конца не предвидится, – сказала Неле. – Неужто нам суждено всю жизнь видеть слезы и кровь?
– Будем искать Семерых, – отвечал Уленшпигель. – Час освобождения не за горами.
Исполняя обет Ламме, гёзы продолжали откармливать в клетке монаха. Когда, по уплате выкупа, он был выпущен на свободу, в нем оказалось триста семнадцать фунтов пять унций, если исчислять на фландрские меры веса.
А умер он в должности настоятеля своего монастыря.
8
Между тем в Гааге были созваны Генеральные штаты
[270]
, чтобы судить Филиппа, короля Испании, графа Фландрии, Голландии, и прочая, и прочая, – судить на основании хартий вольности, которые сам же он и выдал.
И секретарь начал так:
– Всякому ведомо, что глава государства поставлен Богом владыкою и властителем над подданными его, дабы защищать их и охранять от всяческих обид, утеснений и беззаконий, подобно тому как пастырь приставлен к овцам, дабы стеречь их и охранять. Ведомо также, что подданные сотворены Богом не для пользы государя, не для того, чтобы они покорялись ему во всем, – будь то дело доброе или же злое, правое или же неправое, – и не для того, чтобы раболепствовать перед ним. Но государь не может существовать без своих подданных, и цель его – править ими, как того требуют закон и здравый смысл, оберегать их и любить, как отец любит детей своих, как пастырь овец, и быть всегда готовым сложить за них голову. Если же он поступает не так, то его должно почитать не за государя, но за тирана. Король Филипп, опираясь на буллы о крестовом походе и об отлучении, прибегнув к помощи наемников, бросил на нас четыре чужеземные армии. Какое полагается ему наказание согласно законам и порядкам нашей страны?
– Низложить его! – объявили члены Генеральных штатов.
– Филипп солживил клятвы, позабыл об услугах, которые мы ему оказали, о победах, которые мы помогли ему одержать. Зная, что мы богаты, он дал волю членам совета Испании тянуть с нас и грабить.
– Низложить его за неблагодарность и за грабеж! – объявили члены Генеральных штатов.
– Филипп поставил в самых наших крупных городах новых епископов, – продолжал секретарь, – и отдал им во владение и в пользование имущество самых богатых наших аббатств. С помощью епископов он учредил у нас инквизицию.
– Низложить его как палача и как расточителя чужого имущества! – объявили члены Генеральных штатов.
– Наши дворяне, видя, какие чинятся насилия, обратились в тысяча пятьсот шестьдесят шестом году с ходатайством, в котором они умоляли государя изменить в сторону смягчения суровые его указы, особливо касающиеся инквизиции. Государь отказался наотрез.
– Низложить его как свирепого тигра, вечно жаждущего крови! – объявили члены Генеральных штатов. Секретарь продолжал:
– Есть все основания подозревать Филиппа в том, что он через посредство членов совета Испании тайно подстрекнул своих людей бить священные изображения и громить храмы, дабы затем, под предлогом борьбы с преступниками и смутьянами, двинуть на нас чужеземные войска.
– Низложить его как орудие смерти! – объявили члены Генеральных штатов.
– В Антверпене Филипп перебил жителей
[271]
, разорил фламандских купцов и купцов иноземных. Сам король и совет Испании тайно предоставили известному негодяю Роде
[272]
возможность стать во главе шайки грабителей и, прикрываясь именем не кого-нибудь, а самого короля Филиппа, собирать дань, подделывать печати и выдавать себя за облеченного особыми полномочиями королевского наместника. Это доказывают перехваченные и находящиеся у нас в руках письма короля. Рода начал действовать, получив согласие короля и после обсуждения в совете Испании. Прочтите письма – в них король одобряет то, что произошло в Антверпене, признает, что тем самым ему оказана услуга, которой он и ожидал, обещает вознаградить, предлагает Роде и другим испанцам идти дальше тем же славным путем.
