— А сами вы спинозист, Менико?
— Иногда.
Вечер был так хорош, что они миновали пансион и прогуляли до самого обеда. Дениза с удовольствием опиралась на его руку с выступающими крепкими мускулами. К семи часам они возвратились домой. У подъезда она сказала:
— Почему у вас всегда такой насмешливый тон? Это как-то смущает, сковывает меня.
— Не будь я насмешливым, я сказал бы, что люблю вас. Но слово это недостаточно определенное, и получилась бы страшная неразбериха… А тогда что?
За столом госпожа Вижоля разъясняла румынам и канадцам политику французского правительства. После обеда Менико и Дениза пошли в ее комнату. Менико опустился в большое кожаное кресло у камина и закурил. Дениза села на локотник. Немного погодя он взял ее руку; она не отняла ее, и они сидели так, не говоря ни слова, устремив взгляд на раскаленные ядра кокса, которые сначала были ярко-красными, а постепенно стали покрываться черными прожилками. К полуночи огни погасли. Они не проронили ни слова, Дениза осторожно высвободила свою руку из руки Менико, улыбнулась ему, отворила дверь, и он ушел, так ничего и не сказав.
IV
В феврале 1921 года госпожа Эрпен вышла замуж за доктора Герена. Она возвестила об этом очень ласковым письмом. Она сообщала Денизе о «всех вопросах, связанных с наследством и оформленных мэтром Пельто», говорила о том, как она счастлива, прибавила подобающую меланхолическую фразу о «дорогом Луи» и заканчивала так:
«Видишь, я с тобой вполне откровенна, потому что считаю тебя не только горячо любимой дочерью, но и своим лучшим другом. Жорж вполне разделяет мои чувства, он поручил сказать тебе, что твои переживания ему вполне понятны и что он приложит все усилия, чтобы убедить тебя, что он входит в нашу семью с единственным намерением вам помогать и любить вас…»
В заключение она настоятельно просила Денизу присутствовать на свадьбе и тем самым доказать пон-де-лэрцам, что семья сплочена по-прежнему.
«Обряд станет гораздо трогательнее, если вы — все три — будете присутствовать».
Слово «трогательнее» привело Денизу в негодование; она вежливо, но решительно отклонила просьбу матери. Сюзанна за несколько дней до свадьбы уехала в Англию, где нашла себе место без жалованья, за кров и стол. Одна только Шарлотта поддалась уговорам. Церемония состоялась в интимной обстановке и прошла безукоризненно. Отец Турнемин предварительно провел с госпожой Эрпен и «женихом» долгую и весьма ученую беседу; во время обряда он сыграл на органе хорал Франка, токкату Баха, а к выходу молодоженов из храма — даже сымпровизировал трогательную пьесу, которую продолжал играть, уже для себя, еще долго после того, как церковь опустела. Шаферами были префект департамента Эры и Ашиль Кенэ.
После отказа старшей дочери в письмах госпожи Герен зазвучали горькие нотки, но жалобы неизменно перемежались чувствительными излияниями. Она не могла допустить, что Дениза решила никогда больше не возвращаться в Пон-де-Лэр.
«Мыслимо ли такое безразличие к родной матери, и как ты сама миришься с ним?.. Можешь приезжать, когда тебе вздумается, жить здесь месяцы и годы, ты найдешь меня все такой же, но, в отличие от совы из басни,
[29]
я вижу своих птенцов такими, какие они есть в действительности. Мне кажется, что ты не особенно счастлива и не особенно довольна своей жизнью, но ты сама выбрала то, что тебе было по душе; придет день, и ты поймешь, что ничто не в силах заменить кровные узы».
Далее шли жалобы на денежные затруднения. Надвигался кризис. Франк обесценивался.
«Но жизнь не затихает, напротив. Несмотря на застой, я заново обставляю свою комнату. Этим уже давно следовало заняться, Жорж находит, что обстановка у меня унылая. Мебель я обобью светлым кретоном, он теперь в моде. Один из приятелей Жоржа помог мне подыскать прелестный узор, и материя обойдется недорого».
В конце учебного года друзья отлично сдали экзамены. Менико блестяще выдержал испытание на степень лиценциата и уехал работать в горы. Жак Пельто и Эдмон Ольман получили дипломы правоведов. Дениза, тоже удостоенная степени лиценциата (несмотря на посредственный перевод с латинского); решила отправиться в Англию, навестить Сюзанну, а с сентября заняться в Лондоне английским с тем, чтобы получить соответствующий диплом. Жак собирался провести август с семьей на берегу моря, а потом приехать к ней. К концу года они стали ссориться реже, но едва только он вернулся в Пон-де-Лэр, как в его письмах к Денизе стали проскальзывать какие-то недомолвки. Он сомневался, удастся ли ему продлить каникулы еще на месяц, упоминал о «затруднениях материального порядка». Наконец выяснилась истинная, более серьезная причина.
«Я должен сообщить тебе, Дениза, нечто неприятное или, по крайней мере, такое, что тебе покажется неприятным. Но всегда предпочтительнее ясность. Отец настаивает, чтобы я принял то или иное решение, и притом немедленно. Он вызвал меня к себе в контору и сказал: „Дитя мое, я чувствую, что состарился и устал. Мне надо знать определенно — хочешь ты быть моим преемником или нет, ибо в отрицательном случае я подыщу для твоей сестры такого мужа, который сможет заменить меня. Конечно, я всегда мечтал, что преемником станет мой сын; не будь у меня сына или откажись он, я предпочел бы, чтобы дело принял мой зять, а не кто-либо чужой“. Представляю себе сейчас, Дениза: ты смеешься, или плачешь… или и то и другое вместе. Вся эта торжественность в вопросе о наследовании нотариусу должна казаться тебе нелепостью. Но ведь вся жизнь и состоит из таких забавных эпизодов. Предположим, что я откажусь. Что мне тогда делать? Наняться в секретари к какому-нибудь адвокату? Надо его еще найти. Предположим, однако, что эта задача решена. А потом что? Какая меня ждет карьера? Адвокатура? Но есть ли у меня соответствующий талант? У меня, правда, голова на плечах, зато ни малейшего красноречия. Политика? Но обладаю ли я определенными убеждениями? Ты сама знаешь, их у меня нет; ты не раз упрекала меня в скептицизме. Наука? Это бредни неопытного, ребяческого воображения: я отлично понимаю, что такое наука, но ничего не изобретаю и никогда не изобрету. Итак? Прозябать ли нам с тобой в Париже — среди той посредственности, которую ты вскоре возненавидишь, — в то время как нам предоставляется возможность занять в приятном городке господствующее положение наряду с пятью-шестью другими семьями? Слово „приятный“ приводит тебя в исступление. Ты ненавидишь, Дениза, этот городок, но права ли ты? Тебе трудно жилось здесь с матерью? Это верно, но, когда мы поженимся, положение в корне изменится. У нас будет свой очаг, и, если нам не захочется, мы можем никого не принимать. Мы сами образуем семью и изберем такой уклад, какой нам нравится. Уверяю тебя, что, вернувшись в Пон-де-Лэр, я прямо-таки удивлен и очарован тем, какие здесь хорошие люди. Во времена Бальзака провинция, пожалуй, действительно была каким-то особым миром, но теперь это не так. Женщины, живущие здесь, читают те же книги, смотрят те же пьесы, слушают те же концерты, что и парижанки. Ты презираешь мещанский снобизм, но презрение к провинциальной жизни — снобизм еще более вульгарный. „Пусть так, скажешь ты, — но меня страшат мать и отчим“. Ну так послушай же. Я и с ними повидался. Ты даже представить себе не можешь, как сердечно они о тебе отзываются. Не забывай, что Жорж Герен человек далеко не заурядный, намного превосходящий твою мать, прямодушный, со всеми обходительный. Так как же, Дениза? Решение в твоих руках. Если ты потребуешь, я брошу все это с тем, чтобы начать в Париже борьбу, заранее обреченную на неудачу. Однако вряд ли мне удастся заглушить в себе мысль, что раз ты так непреклонна, значит, ты не очень-то меня любишь».
