— Я горю, — кричала Дениза. — Огненные глаза…
И она без конца твердила:
— Не-ис-ку-пи-мый грех… Не-ис-ку-пи-мый грех…
Соланж испугалась. При ней приехал врач. Доктор Сартони был робкий человечек с черной острой бородкой. Он был явно удивлен, растерян.
— Тут нужен специалист, — сказал он. — В Каннах есть доктор Казенав… А где же все родственники?
Он был знаком с мадемуазель Фанни Ольман, но Соланж решила, что лучше ей не сообщать.
— Муж в отъезде, — сказала она. — Он в Африке. Вызвать его?
Доктор возмутился:
— А как вы думаете, сударыня? Конечно, надо вызвать. Положение весьма серьезное. Придется принимать какие-то решения.
Соланж колебалась.
— Дело в том, что тут очень сложные обстоятельства, доктор… Можно поговорить с вами наедине?
Они спустились в гостиную, и Соланж рассказала ему все, что знала. Доктор был явно шокирован ее цинизмом. Правда, Соланж и сама чувствовала угрызения совести. Но разве она могла предвидеть, что эта женщина…
— Хорошо, доктор, я отправлю господину Ольману телеграмму. А тем временем пришлите, пожалуйста, психиатра.
Вернувшись домой, Соланж настойчиво посоветовала Манага немедленно уехать. Он слабо возражал.
— А не думаете ли вы, что мой долг — остаться возле нее? — сказал он.
— Дик, друг мой, когда он приедет, ваше присутствие только все осложнит, — ответила Соланж. — Поезжайте к Винифред. И ей гораздо лучше сейчас не приезжать сюда. История наделает много шуму.
XVII
Получив загадочную, тревожную телеграмму, Эдмон Ольман возвращался из Марокко в ужасном смятении. Он прибыл самолетом в Тулузу, а оттуда пришлось ехать до Марселя поездом, который шел довольно медленно. Спать он не мог; он с отчаянием думал о том, в каком состоянии застанет жену. Что с нею? Если речь идет о тифе, как можно предположить, судя по слову «бред», содержащемуся в телеграмме, то опасный период длится девять дней и, следовательно, он приедет вовремя. Закрыв глаза, он перебирал в памяти четыре прожитых счастливых года; жизнь без Денизы теперь представлялась ему уже невозможной. Он решил, что, если она умерла, он покончит с собою. Когда он в Каннах вышел из поезда, к нему подошел невысокий человек с черной бородкой и представился:
— Доктор Сартони. Господин Ольман? Я решил сам встретить вас, чтобы подготовить…
— К чему? — пролепетал Эдмон. — Она не умерла?
— Нет, нет, успокойтесь… Даже нет ничего угрожающего… Но у нее нервное расстройство, которое может испугать непосвященного человека.
Он употребил слово «непосвященный», чтобы уверить самого себя в своих познаниях. Он внимательно разглядывал собеседника — мужа, о котором так много слышал эти пять дней. В автомобиле он стал объяснять Эдмону принятые им меру. Он как бы оправдывался.
— Я вызвал из Канн моего выдающегося коллегу Казенава… Должен сказать, что он очень обнадежил нас… Он установил психическое расстройство с галлюцинациями, которое при нормальном течении болезни должно пройти месяца через два-три, а может быть, и раньше…
— Подождите, доктор, мне непонятно… Она… невменяема? У нее жар?
— Нет, температура у нее невысокая… но она бредит… от возбуждения… Ваш приезд может вызвать у нее благотворный шок, который ускорит выздоровление. Третьего дня она все время требовала вас. Она часами, монотонным голосом твердила: «Я хочу, чтобы за мной приехал муж… Я хочу, чтобы за мной приехал муж…» Не пугайтесь, господин Ольман, если она будет говорить что-то невразумительное, не смущайтесь этим… Признаюсь, вначале я и сам растерялся… Я терапевт и с такими случаями встречаюсь редко.
— Но в чем причина, доктор? Моя жена — женщина в высшей степени разумная, уравновешенная.
— Причины? Как знать… Это вам лучше меня объяснит доктор Казенав… Я просил его приехать сегодня днем, чтобы поговорить с вами.
Чем ближе они подъезжали к Теулю, тем больше росла тревога Эдмона. Что говорить? Что делать? Сосны и кипарисы были залиты солнцем, как в первый день их приезда. Он вспомнил щемящую грусть, охватившую его при расставании. В вестибюле был беспорядок, и уже по этому можно было заключить, что в доме беда. У лестницы Люси бросилась к Эдмону; ее синие глаза были полны слез.
— Ах, мосье… — воскликнула она. — Наконец-то! Вы спасете мадам!
— Какой ужас, милая Люси, — проронил он.
— Я пойду вперед, — сказал доктор. — Постараюсь объяснить ей, что вы приехали.
Забыв от горя условности, Люси схватила Эдмона за руку и привлекла к себе:
— Это нехороший доктор, мосье. Он только вредит мадам. Она его боится.
— Как это «боится»? — удивился Эдмон.
Но тут доктор позвал его. Дениза лежала в постели, и при виде ее Эдмон сначала почувствовал облегчение; она не изменилась; не верилось, что она тяжело больна; но, подойдя ближе, он пришел в ужас от ее бессмысленного взгляда. Словно какая-то туманная завеса опустилась на ее ясные глаза.
«Не волноваться! — внушал он себе. — С ней, разумеется, надо говорить спокойно».
И он попробовал заговорить самым непринужденным тоном:
— Здравствуйте, дорогая. Вот я наконец и приехал.
Она взглянула на него с удивлением и провела по его лицу рукой, как бы желая убедиться, что видит его наяву.
— Это вы? — проговорила она. — Правда? Это действительно вы, Эдмон?
«Надо говорить попроще, — подумал он, — как можно проще, говорить о чем-то определенном, понятном…»
— Конечно, это я, — продолжал он, — я приехал в Канны в одиннадцать пять, а до Тулузы летел самолетом.
Она ласково гладила его волосы.
Доктор жестом простился с Эдмоном и вышел. Она сказала:
— Поближе, поближе, дорогой. Мне надо вам кое-что объяснить. Вы один можете спасти меня. Этот доктор — дьявол, он хочет меня сжечь.
— Да что вы, дорогая! У вас был небольшой бред… Теперь я возле вас и все уже прошло… Это местный врач, он уже лечил тут весь дом.
— Нет, — возразила она все тем же голосом, робким и жутким. — Это он только так говорит, а на самом деле он — дьявол… По ночам он приходит сюда и раздувает тлеющие уголья… Он хочет толкнуть меня на них, но я держусь, я сильная. Вы поможете мне, Эдмон, правда? Поможете? Вы запретите ему входить ко мне?
Эдмон стал терпеливо, ласково уговаривать ее. Мгновеньями казалось, что она понимает; она говорила, улыбаясь:
— Да, вы правы, дорогой. Так что же это? Я сходила с ума? У меня был бред?
Потом она снова погружалась в свои мысли.
— Я хотела перевернуть весь мир, — говорила она, — и оказалась побежденной.
