Сосед Бертрана говорил:
— Безработные? Ах, старина, их сколько угодно и во Франции, как повсюду. Только у нас их называют рантье. Так изящнее.
— А последнее мое большое разочарование, — продолжала Дениза, — это финансовый крах Эдмона. Я верила в Эдмона. Он казался мне смелым, великодушным… Он таким и был, но под моим влиянием он стал играть роль, для которой не был создан. Да, во всей этой истории я страшно виновата!
— Дорогая Дениза, вы не вполне последовательны, — возразил Бертран. — Вы за него вышли потому, что он был существом слабым и мог стать орудием в ваших руках. Не упрекайте же его за сделанный вами выбор.
— Да, вы правы. Я и говорю: расшатанность, неуравновешенность. Это неизлечимо… Я повредила людям, которых люблю, потому что у меня мучительная жажда деятельности, и я стараюсь ее утолить, заставляя этих людей действовать… Помните, Бертран, какое желание я высказала как-то вечером, на террасе Сент-Арну, при вас и аббате? Я была права… Тогда мне и следовало бы умереть.
— Вовсе нет, все гораздо проще, чем вы думаете, — ответил Бертран. — Вы ищете любви, вы ее не знаете, вы принимаете за нее множество других явлений и гонитесь за ними, а как только достигнете одно из них, вы убеждаетесь, что ошиблись. Вот вся ваша история.
— Вы так думаете?
Зал опять погрузился в темноту. Рычал лев, просунув голову в обруч. В Пиренеях по дороге неслись лошади. Послышался удар биты по мячу — где-то в Аргентине играли в поло. Самолеты обволокли американский флот белым непроницаемым туманом. Разглагольствовал какой-то министр. Пропела птичка. Вертелся глобус.
XVI
Обычно Ольманы переезжали в Сент-Арну в июне. В 1931 году они отправили туда детей, а сами из-за финансовых затруднений и плохой погоды задержались в Париже. Они уехали только в конце июля, да и то с большим трудом. Всех их друзей, как и их самих, видимо, удерживала в Париже какая-то непреодолимая сила. Казалось, что в дни великого потрясения всей цивилизации люди, сознавая грозящую человечеству опасность, нуждаются друг в друге. Шмиты остались в городе, Тианжи — тоже. Дениза каждый вечер говорила с детьми по телефону. Мари-Лора жаловалась:
— Мамочка, что же вы совсем не приезжаете… Обещайте, что приедете на мои именины, второго августа.
— Второе число — воскресенье, — сказала Дениза мужу. — Надо непременно съездить. Мне не хочется огорчать детей. Поедемте в Сент-Арну в субботу, а если вы к тому времени еще не успеете закончить все дела, можете возвратиться в Париж в понедельник.
Когда они приехали, оказалось, что маленький Оливье немного простудился и лежит; зато Мари-Лора и Патрис встретили их с восторгом. Дети веселились, чувствовали себя непринужденно. Патрис был занят главным образом собачкой Микет, которую ему недавно подарил садовник.
— Мама, Микет хворала, но сама виновата. Знаете, чего она сделала? Она ест всякие гадости, внутренности животных…
— Не говори: «Чего она сделала». Надо говорить: «Что сделала».
— Знаете, папа, она по ночам охотится, она зубами убивает зайцев… Садовник сам видел. Он устроил всем нам по садику…
— Да, но мы в садиках еще совсем не работали, и они заросли сорной травой… — вставила Мари-Лора. — Мамочка, вы не забыли про пирог ко дню моего рождения и про девять свечек?
Дениза не забыла. Она привезла и подарок. Ей хотелось, чтобы этот торжественный день, даже в год тяжелых испытаний, остался в памяти дочери радостным событием. Погода стояла прекрасная. Коричневые и белые коровы, пасшиеся на залитых солнцем лугах, искали прохлады на опушках леса. Дениза с удовольствием села на террасе, но детская болтовня быстро ее утомила. Она завидовала женщинам, которые, как Элен де Тианж, могут часами играть в прятки, в бирюльки и находить в этом удовольствие. Воспитательницы говорили о Денизе: «Она не любит своих детей». Это было неверно; она все сделала бы для них, но в их присутствии она чувствовала себя чужой, ей не хватало терпения.
— Знаешь, Мари-Лора, — сказала она, — сегодня вечером к нам приедут господин Шмит и господин де Лотри. Завтра они будут на твоем праздничном обеде. Ты заказала то, что тебе хочется?
У них установился такой обычай, что каждому ребенку в день его именин предоставлялось право заказать обед по своему вкусу.
Из отворенного окна донесся бесстрастный голос:
— На нью-йоркской бирже… начало вялое… Индекс акций…
— Это папа включил радио, — пояснил Патрис.
— Эдмон! — крикнула Дениза. — Не надо! Дайте себе хоть здесь отдохнуть!.. Достаньте, пожалуйста, мою книгу.
Он выключил приемник, принес ей книгу, взял газету и уселся против нее. В Сент-Арну, наедине с Денизой, в окружении детей, он чувствовал себя счастливым. Она стала было читать:
«Поступки некоторых людей отзываются на многих тысячах человек подобно тому, как пертурбации и изменения среды оказывают влияние на всех живущих…»
Патрис подозвал свою собачку:
— Микет! Микет! Не смей это трогать! Вот противная! Микет, сюда!
«Всякому существу непременно нужно мучить другое», — подумала Дениза.
«Как явления, таящиеся в природе, способствуют образованию града, тайфуна, радуги, эпидемии, так явления интеллектуального порядка воздействуют на миллионы людей, подавляющее большинство которых принимает их точно так же, как принимает прихоти неба, моря, земной коры. Ум и воля…»
В гостиной раздался звонок.
— Телефон! — молвила она с досадой. — Париж не хочет оставить нас в покое… Подойдите, Эдмон.
Он вошел в дом и тотчас же вернулся.
— Это вас, — сказал он холодно. — Мужской голос.
— Вероятно, Лотри или Шмит не могут приехать.
Она встала, подошла к аппарату. Мари-Лора лежала на ковре в углу гост иной и рассматривала картинки в старом иллюстрированном журнале. Дениза взяла трубку. Звонил Монте. Она удивилась. Парламент был распущен на каникулы.
— Слушаю! Да, понимаю, — говорила она. — Я думала, вы в Перигоре.
— Нет, я в Париже, на сутки. Мне непременно надо повидать вас. У меня неприятности… Провести с вами вечер будет для меня большим утешением.
— Очень сожалею, но это совершенно невозможно, — отвечала она. — Дети страшно огорчатся.
Она взглянула на Мари-Лору; та молчала, погрузившись в журнал, и даже не подняла голову.
— Послушайте, Монте, — продолжала Дениза, — чего же проще… Приезжайте вы сюда. У нас будут только свои — Лотри, Шмиты.
— Нет, нет, — возразил он, — это совсем не то. Я не в состоянии участвовать в общем разговоре. Я хочу видеть только вас. Умоляю — приезжайте, хотя бы на один вечер…
— Не могу.
— Я думал, вы великодушнее. Дети будут при вас все лето.
