— Фабрики работают не в полную нагрузку, — сказала госпожа Герен. — Кризис. Но Жорж говорит, что не следует уж очень-то жаловаться… Я пригласила на сегодня дочек Бернара Кенэ, чтобы ты с ними повидалась… Ну, разумеется, и Жака с Лолоттой.
— У вас хорошие отношения с Кенэ?
— Что за вопрос, Дениза! У меня хорошие отношения со всеми. Госпожа Пельто говорит, что я провидение нашего города. Дамы просили меня председательствовать в обществе защиты материнства и младенчества. Кстати, можно тебя записать членом-благотворительницей?
— Викторина и Эжени все еще у вас?
— Конечно… Ты, вероятно, знаешь, что Эжени уже давно замужем за камердинером Жоржа. Сейчас он на улице Конвента, там у Жоржа кабинет для приема больных.
— А где это улица Конвента? Я что-то забыла.
— Ты и не можешь ее знать, она раньше называлась улицей Сент-Этьен… Уж этот наш муниципальный совет!.. Мы оставили за собой оба дома. На улице Карно Жоржу неудобно, нет места для операционного зала. Ультрафиолетовые лучи, рентген — все это на улице Конвента.
Машина остановилась на углу улицы Карно. Кирпичный дом казался угрюмым и сонным. На другой стороне, около закусочной, шел рабочий в фуражке; он обернулся. У подъезда стояла Эжени; она поседела, но была одета все в такую же кофту со стоячим воротничком, обшитым белым кантиком. В лиф была по-прежнему вколота иголка с кусочком нитки.
— A-а! Вот и мадемуазель! Как приятно видеть мадемуазель Денизу!
— Почему же мадемуазель? — весело заметила госпожа Герен. — Я приготовила для тебя твою прежнюю комнату, думала, что тебе это будет приятно.
Госпожа Герен и Дениза поднялись по узкой винтовой лестнице; за ними следовала Эжени с чемоданом; в одном месте на стене еще виднелась царапина, прочерченная гробом господина Эрпена.
«Она права, — думала Дениза, вдыхая еле уловимый запах карболки, — мне приятно будет ночевать в моей комнате. Странно! Я была так несчастна в этом доме… А может быть, именно потому и приятно, что я была тут так несчастна?»
Госпожа Герен вошла в комнату вместе с нею.
— Давай, я разберу твой саквояж. Что у тебя тут? Пижама? Ты спишь в пижаме? Ты не считаешь, что это неженственно?
Где-то вдали прогудел паровоз. На мгновенье в Денизе вновь ожило детское чувство, желание, чтобы эта женщина ушла, чтобы ее оставили одну. Потом все это показалось ей призрачным и смешным.
— Я говорила тебе, что Жак и Лолотта придут к обеду? Они тоже очень рады твоему приезду… Жак и Жорж очень дружны, особенно после того как Жорж спас его от воспаления легких… Книги я положу на ночной столик. Что ты привезла? «Женщина у окна»…
[55]
«Контрапункт»…
[56]
Тебе это нравится? Знаешь, Жорж полюбил твоего Пруста и меня увлек. Он каждый вечер, если не занят, читает мне вслух… У него страшно много визитов; даже коллеги приглашают его на консилиумы… А ведь известно, как завистливы доктора… Кажется, машина подъехала… Вероятно, это он. Я пойду вниз, если это он, я тебя позову.
Она ушла.
«Как она его любит!» — снова подумала Дениза.
Потом она растянулась на своей девичьей постели. Пробило шесть. Куранты на училище Боссюэ сыграли «Венецианский карнавал». Они так надолго задержались между двумя фразами, что уже думалось: будет ли продолжение?
XIX
Румяный цвет лица и длинные седые волосы, ниспадающие локонами, как у некоторых английских государственных деятелей, придавали Герену весьма величественный вид. Он встретил Денизу приветливо; в его тоне прекрасно сочетались уверенность, сдержанность, расположение и галантность.
— Добро пожаловать, — сказал он.
Пожимая ее руки, он внимательно всматривался в ее лицо, словно врач, который ищет симптомов и убеждается в полном выздоровлении пациента.
— Ну как? День прошел интересно? — спросила у него госпожа Герен.
— Очень. В больнице я сделал операцию по поводу непроходимости кишечника и, кажется, спас беднягу… Потом ездил на консилиум в Лувье к девочке Белуен… Лейкемия. Тут уж ничего не сделаешь.
Они втроем вошли в гостиную; доктор поместился в большом кресле.
«Бедный папочка, — подумала Дениза, — у него не было такой непринужденности, властности, силы…»
Около семи, к обеду, приехали Жак и Шарлотта. В отношении трапез Герены придерживались провинциального распорядка. Дениза и Шарлотта расцеловались. На Жака Дениза смотрела с удивлением: он очень потолстел, она едва узнавала его.
«И этот человек был моим первым любовником?» — спрашивала она самое себя.
Эта мысль, как и чувство страха перед матерью, теперь показалась ей совсем чуждой. Жак смущался и старался скрыть это под напускной веселостью. Денизе показалось, что Шарлотта наблюдает за ними. Потом она подумала, что ошибается. Жак, наверно, ничего не сказал жене. «Он был славный малый».
Появление семейства Кенэ, нарушив семейный круг, ослабило напряженность, которая становилась почти тягостной. Бернар тоже постарел, но иначе, чем Жак. Он был сухопарый, загорелый, однако наметившиеся морщинки уже бороздили его лицо. Зато Ивонна, наоборот, стала тоненькой и почти красивой. Между молодыми супругами Пельто и Кенэ завязалась беседа на местные темы; на другой день они собирались играть в бридж, а в воскресенье — вместе отправиться в Руан на гольф. Дениза была счастлива, когда доложили, что кушать подано.
— Викторина решила приготовить все твои любимые блюда, — сказала госпожа Герен. — Обед получится несколько странный, и я прошу прощения, но ей уж очень хотелось… Будет твой любимый шоколадный торт.
— Какая досада, мама! Мне из-за печени нельзя шоколаду.
— Ну, скушаешь немножко, ничего. А то бедная Викторина совсем расстроится. Как медицина? Разрешает? — добавила она, обращаясь к доктору.
— Конечно, — ответил он. — Приятные воспоминания — лучшее лекарство.
За столом прислуживали его камердинер и Эжени. Ивонна Кенэ заговорила о сыне; ее спросили, думает ли она сделать из него фабриканта и унаследовал ли он резкость деда Ашиля и Бернара.
— Не знаю, передаются ли по наследству профессиональные склонности, — сказал Бернар.
— Отнюдь нет, — ответил доктор. — У публики самые превратные понятия о наследственности. Никакая черта, приобретенная человеком в жизни, не передается наследственно. Вы можете вдвоем жить голышами под солнцем Африки, стать черными, как негры, а дети у вас все равно родятся белые.
— Конечно, — поспешил вставить Жак. — Это теория Вейсмана, Однако…
«Жак хочет мне доказать, что мозги у него еще не совсем заржавели», — подумала Дениза.
