Пьер Душ на этот раз особенно долго молчал, затем, выпустив в лицо Струнскому громадное облако дыма, величественно произнёс:
— А видели вы, дорогой мой, как течёт река?
— Великолепно сказано! Великолепно! В эту самую минуту известный торговец картинами, завершив осмотр мастерской, ухватил художника за рукав и оттащил в угол.
— Душ, приятель, а ведь вы ловкач! — сказал он. — На этом можно сделать карьеру. Беру вашу продукцию. Только не вздумайте менять свою манеру, пока я вам не скажу, и я обещаю покупать у вас пятьдесят картин в год… По рукам?
Не отвечая, Душ с загадочным видом продолжал курить. Постепенно мастерская пустела. Наконец Поль-Эмиль Глэз закрыл дверь за последним посетителем. С лестницы доносился, понемногу отдаляясь, восхищённый гул. Оставшись наедине с художником, писатель с весёлым видом засунул руки в карманы.
— Ну как, старина, — проговорил он, — ловко мы их провели? Слыхал, что говорил этот молокосос с кроличьим воротником? А прекрасная полька? А три смазливые барышни, которые только и повторяли: «Как это ново! Как свежо!» Ах, Пьер Душ, я знал, что глупости человеческой нет предела, но то, что я видел сегодня, превзошло все мои ожидания.
Его охватил приступ неукротимого смеха. Художник нахмурил брови и, видя, что его друг корчится от хохота, неожиданно выпалил:
— Болван!
— Я — болван? — разозлившись, крикнул писатель. — Да сегодня мне удалась самая замечательная проделка со времён Биксиу!
Художник самодовольно оглядел всё двадцать идео-аналитических портретов.
— Да, Глэз, ты и правда болван, — с искренней убеждённостью произнёс он. — В этой манере что-то есть… Писатель оторопело уставился на своего друга.
— Вот так номер! — завопил он. — Душ, вспомни! Кто подсказал тебе эту новую манеру?
Пьер Душ помолчал немного, затем, выпустив из своей трубки густое облако дыма, сказал:
— А видел ли ты когда-нибудь, как течёт река?
Миррина
Творчеством Кристиана Менетрие восхищались лучшие писатели нашего поколения. Правда, было у него и немало врагов, отчасти потому, что где успех — там и враги, отчасти потому, что к Менетрие признание пришло поздно, и к этому времени его собратья по перу и критики уже привыкли видеть в нём поэта для избранных, который вызывает уважение, но неспособен стать баловнем публики, а стало быть, восхищаться его произведениями было и благородно и безопасно. Начало карьеры Менетрие положила его жена Клер, женщина честолюбивая, пылкая и деятельная, убедившая в 1927 году композитора Жан-Франсуа Монтеля сочинить музыку к лирической драме мужа «Мерлин и Вивиана». Но окончательным превращением Кристиана в автора сценичных и не сходящих с подмостков пьес мы обязаны актёру Леону Лорану. История эта почти никому не известна и, на мой взгляд, заслуживает внимания, потому что проливает свет на некоторые малоизученные стороны творческого процесса.
Леон Лоран, сыгравший такую благотворную роль в возрождении французского театра между двумя войнами, на первый взгляд меньше всего напоминал «комедианта». Совершенно чуждый самовлюблённости, всегда готовый бескорыстно содействовать успеху любого шедевра, он в буквальном смысле слова был жрецом театрального искусства и при этом отличался редкой образованностью. Всё, что он любил в искусстве, было действительно достойно любви, но мало этого: он знал и понимал самые сложные и непопулярные произведения. Создал свою собственную труппу, он не побоялся поставить эсхиловского «Прометея», «Вакханок» Еврипида и шекспировскую «Бурю». Его Просперо и Ариэль в исполнении Элен Мессьер запечатлелись в душе многих из на среди самых возвышенных воспоминаний. Как актёр и постановщик, Лоран вдохнул новую жизнь в произведения Мольера, Мюссе и Мариво в ту пору, когда погруженный в спячку театр Комеди Франсез ещё только ждал появления Эдуара Бурде, которому суждено было его пробудить. Наконец, среди наших современных писателей Лоран сумел найти тех, кто был достоин продолжать прекрасную традицию поэтического театра. Французская драматургия обязана ему школой и целой плеядой авторов.
Я уже сказал, что с первого взгляда Лорана трудно было принять за актёра. В самом деле — его интонация, манеры, речь скорее вызывали представление об учителе или о враче. Но такое впечатление сохранялось недолго. Стоило вам в течение пяти минут понаблюдать его игру на сцене, и вы тотчас убеждались, что перед вами — великий актёр, наделённый поразительным даром перевоплощения и способный с равным успехом быть величавым Августом в «Цинне», трагикомическим Базилем в «Севильском цирюльнике» или потешать зрителей в роли аббата из комедии «Не надо биться об заклад».
Кристиан Менетрие восхищался Лораном, не пропускал ни одной премьеры с его участием, но, по всей вероятности, между писателем и актёром никогда не завязалось бы личного знакомства, так как оба были застенчивы, не вмешайся в это дело Клер Менетрие. Клер разделяла восторженное отношение мужа к Леону Лорану; она мечтала, чтобы Кристиан писал для театра, и при этом прекрасно понимала, что толкнуть его на эту стезю может только по-настоящему культурный актёр. Поэтому она решила во что бы то ни стало ввести Леона в круг их интимных друзей, и ей это удалось. Клер всё ещё была красавицей с матовой кожей и аквамариновыми глазами, а Лоран никогда не мог устоять перед женской красотой. Вдобавок с той минуты, как знакомство состоялось, мужчины не могли наговориться о театре. У Кристиана было множество различных идей на этот счёт, и большинство из них совпадало со взглядами знаменитого актёра.
— Величайшее заблуждение реалистов, — говорил Кристиан, — в том, что они на сцене рабски копируют повседневную речь… А зритель как раз ищет в театре совсем другое… Нельзя забывать, что драма родилась из обряда, что шествия, выходы и хоры занимали в ней громадное место… Да и в комедии тоже… Нам твердят, что Мольер-де прислушивался к языку крючников Моста менял… Что же, возможно, пожалуй даже бесспорно, однако он прислушивался к этому языку, чтобы потом его стилизовать.
— Вы правы, — отвечал Леон Лоран. — Вы совершенно правы. Вот почему мне и хочется, Менетрие, чтобы вы писали для театра… Ваши лирические тирады, ваши изысканные образы… Вопреки поверхностному впечатлению они великолепный материал для актёров. Возьмите же на себя роль скульптора. Мы оживим ваши статуи.
Лоран говорил короткими фразами, которым его прекрасный голос придавал глубокую выразительность.
— Да ведь я и так пишу для театра, — отвечал Кристиан.
— Нет, дорогой! Нет!.. Вы пишете поэмы-диалоги, это театр в кресле у камина, но вы ни разу не дерзнули предстать перед публикой.
— Мои пьесы не ставят.
— Скажите лучше, что вы никогда не стремились к тому, чтобы их ставили… Вы никогда не считались с законами сцены. А ведь без этого нет театра… Напишите пьесу для меня… Да, мой друг, лично для меня… Тогда вы увидите, что такое репетиция… А это лучшая школа… Понимаете, вы ещё не избавились — на мой взгляд, это ваш единственный недостаток — от некоторой ходульности символизма… Так вот, стоит вам услышать ваш текст со сцены, и вы сами заметите все ваши промахи. Театральные подмостки для драматурга — то же самое, что для оратора пластинка с записью его голоса. Он слышит свои недостатки и исправляет их.
