— Прекрасный парк, — заметила она. — Вам нравится жить за городом?
— Мне нравится жить вдали от Парижа.
После небольшой паузы она проговорила с легкой дрожью в голосе:
— Мне давно хотелось повидаться с вами. Я хотела поблагодарить вас за то, что вы пощадили Рише.
Я резко ответил:
— Не благодарите. Я сделал это не ради вас.
— Не имеет значения. Вы поступили великодушно.
— Великодушие тут ни при чем, — с досадой возразил я.
Меня раздражало, что она, как и все прочие, может обмануться, глядя на этот чуждый мне образ, созданный моими поступками.
Она улыбнулась:
— Мне кажется, даже совершая доброе дело, вы стараетесь объяснить его дурными намерениями.
— Может, вы думаете, что я разоблачил вас перед мадам де Монтессон с добрыми намерениями? — спросил я.
— О, я не утверждаю, что вы не способны и на низость, — ровным голосом ответила она.
Я озадаченно ее разглядывал; сейчас она казалась много моложе, чем тогда, в гостиной мадам де Монтессон, и много прекраснее. Что ее привело сюда?
— Так вы не держите на меня зла?
— Нет, вы оказали мне услугу, — весело сказала она. — Я не намеревалась оставаться всю жизнь в рабстве у старой самодурки.
— Тем лучше. Представьте себе, я испытывал почти угрызения совести.
— И напрасно. Моя жизнь стала намного интереснее.
Мне послышался вызов в ее словах, и я сухо спросил:
— Вы пришли, чтобы дать мне отпущение грехов?
Она покачала головой:
— Я пришла, чтобы поговорить с вами об одном проекте…
— О проекте?
— Мы с друзьями уже давно говорим о создании свободного университета, который восполнил бы недостатки государственного образования; мы считаем, что развитие научной мысли могло бы оказать большое влияние на политический и общественный прогресс…
Она говорила мягко, без напора; умолкнув, она протянула мне тетрадь, которую держала в руке.
— Наши мысли изложены здесь, — сказала она.
Я взял в руки тетрадь, открыл ее; записи начинались с довольно длинных рассуждений о преимуществах экспериментального метода, а также о моральных и политических последствиях, которые вызовет его распространение; далее излагалась программа работ будущего университета; в заключение несколько страниц, написанных с пылкой убежденностью, провозглашали рождение нового мира. Я положил тетрадку на колени.
— Это ваше сочинение?
Она робко улыбнулась:
— Да.
— Восхищен вашей верой, — сказал я.
— Одной веры недостаточно. Нужны сподвижники и средства. Большие средства.
Я засмеялся:
— Так вы пришли просить у меня денег?
— Да. Мы открыли подписной лист, и я надеюсь, что вы станете нашим первым благотворителем. Но еще более нам хотелось бы, чтобы вы возглавили кафедру химии.
Помолчав, я спросил:
— Но почему вы обратились именно ко мне?
— Вы богаты, — ответила она. — И вы ведете научную работу: все говорят о ваших исследованиях свойств угля.
— Но вы же знаете меня, — сказал я. — Вы часто упрекали меня в ненависти к людям. Как вам пришло в голову, что я соглашусь помогать вам?
Лицо Марианны оживилось, глаза блеснули.
— Я мало знаю вас, — ответила она. — Вы можете отказать, но можете и согласиться: я решила попытать счастья.
— Но с чего бы мне соглашаться? Чтобы загладить мою вину перед вами?
Она выпрямилась:
— Я же сказала вам: вы ни в чем не виноваты.
— Тогда ради удовольствия сделать вам приятное?
— Из интереса к науке и человечеству.
— Мне интересна наука лишь в той мере, в какой она бесчеловечна.
— Я не понимаю, как вы смеете ненавидеть людей! — сказала она резко. — Вы богаты, учены, свободны, можете делать все, что вам заблагорассудится, в то время как большинство людей несчастны, необразованны, обречены на безрадостный труд, а вы никогда не пытались им помочь: это они должны вас ненавидеть.
Столько страсти было в ее голосе, что мне захотелось с тем же пылом возразить ей, но как сказать ей правду? Я ответил:
— Думаю, что в глубине души я им завидую.
— Вы?
— Так или иначе, они живут, а мне вот уже много лет не удается ощутить себя живым.
— Ах, — проговорила она взволнованно, — я знала, что вы были очень несчастны.
Я резко поднялся.
— Прогуляемся по парку, коль скоро он вам понравился.
— С удовольствием.
Она взяла меня под руку, и мы пошли вдоль ручья, в котором плескались золотые рыбки.
— Даже в такой чудный день вы не чувствуете себя живым? — Кончиками пальцев она прикоснулась к одной из роз, выведенных Бомпаром. — Вам все это безразлично?
Я сорвал розу и протянул ее ей:
— Мне хотелось бы видеть ее у вас на груди.
Она улыбнулась, взяла цветок и долго вдыхала его аромат.
— Она с вами разговаривает, верно? Что она вам сказала?
— Что жизнь прекрасна, — весело отвечала она.
— А мне она не говорит ничего, — сказал я. — Мир вокруг меня безмолвен.
Я впивался взглядом в шафранно-желтую розу, но слишком много роз было в моей жизни, слишком много весен.
— Просто вы не умеете его слушать.
Несколько шагов мы прошли в молчании; она смотрела на деревья, на цветы, и, как только она отводила от меня взгляд, мне казалось, что жизнь покидает меня. Я начал разговор:
— Мне любопытно, что вы думаете обо мне.
— Я передумала о вас много дурного.
— Почему же ваше мнение изменилось?
— То, как вы поступили с Рише, заставило меня взглянуть на вещи иначе.
Я пожал плечами:
— Это был просто каприз.
— Я не считала вас способным на такого рода капризы.
Мне казалось, я обманываю ее, и я испытывал неловкость, но сказать правду было невозможно.
— Вы заблуждаетесь, приписывая мне великодушие.
Она засмеялась:
— Я не так уж глупа.
— И все же вы хотите увлечь меня благотворительными проектами.
Кончиком туфли она поддела маленький камешек, и он покатился вперед; она молчала.
— Ну, — продолжал я, — что вы думаете: дам я вам деньги или откажу? Как вы полагаете? Да или нет?
