— Согласен.
— Деньги получишь завтра. А теперь уходи.
— Ухожу.
Я смотрел ему в спину и вытирал вспотевшие руки. Мне казалось, что на кону стоит моя жизнь.
— Что он хотел от тебя? — спросила Марианна.
— Он хотел денег.
— Почему ты с ним так резко обошелся?
— Он навеял мне тяжелые воспоминания.
— И поэтому ты так разволновался при его появлении?
— Да.
Она смотрела на меня с подозрением:
— Забавно, можно было подумать, что ты его испугался.
— Какая чушь! С чего бы мне его бояться.
— Возможно, между вами произошло что-то, о чем я не знаю.
— Говорю тебе, это человек, которому я причинил много зла. И очень в том раскаиваюсь.
— И это все?
— Разумеется. — Я обнял ее. — Что тебя беспокоит? Разве у меня могут быть от тебя секреты?
Она тронула мой лоб:
— Ах, если б я могла прочесть твои мысли! Я ревную ко всему, что происходит в твоей голове без меня, и к твоему прошлому, о котором я так мало знаю.
— Я рассказывал тебе о моем прошлом.
— Ты о нем рассказывал, но я его не знаю.
Она прижалась ко мне.
— Я был несчастен. И я не жил. Ты дала мне счастье и жизнь…
Я колебался. Мне захотелось во всем признаться, страстно захотелось перестать ей врать, вверить ей себя с моей непомерной правдой: ведь тогда, если она сможет любить меня и бессмертным, я буду и впрямь спасен вместе со всем моим прошлым и безнадежным будущим.
— Да? — В глазах ее был вопрос. Она чувствовала, что я что-то скрываю.
Но я вспомнил другие глаза: глаза Карлье, Беатриче, Антонио. И я боялся увидеть, как ее взгляд изменится.
— Я люблю тебя, — ответил я. — Разве этого не довольно?
Я улыбнулся, и ее лицо смягчилось; она доверчиво улыбнулась мне в ответ:
— Да, мне этого довольно.
Я мягко коснулся моими бессмертными губами ее смертного рта и подумал: да будет Всевышнему угодно, чтобы она никогда не узнала о моем предательстве!
Прошло пятнадцать лет. Бомпар несколько раз обращался ко мне за внушительными суммами денег, и я ему всегда их давал, но в последнее время он больше не объявлялся. Мы были счастливы. В тот вечер Марианна вновь надела свое платье из черной тафты с красными полосками; стоя перед зеркалом, она придирчиво себя разглядывала: она все еще была прекрасна. Внезапно она обернулась:
— Как молодо ты выглядишь!
Я понемногу обесцвечивал волосы, стал носить очки, я пытался усвоить повадки человека в возрасте, но лицо оставалось предательски молодым.
— Ты тоже! — Я улыбнулся. — Мы не замечаем, как стареют наши любимые.
— Ты прав.
Она склонилась над букетом хризантем и принялась обрывать увядшие лепестки.
— Как жаль, что мне придется сегодня сопровождать Анриетту на бал. Потерянный вечер. Я так люблю наши вечера…
— У нас много вечеров впереди.
— Но этот будет потерян, — вздохнула она.
Она выдвинула ящичек туалетного столика, вынула несколько колец и надела их.
— Ты помнишь, как Жак любил это кольцо? — спросила она, показывая мне массивное серебряное кольцо с синим камнем.
— Помню.
Я не помнил. Я ничего не помнил о нем.
— Он так грустил, когда мы уезжали в Париж; он был чутким ребенком, не то что Анриетта.
Она помолчала, глядя в окно: на дворе моросило, стояла осень. Ватное небо тяжко нависало над полуголыми деревьями. Марианна весело подошла ко мне и положила руки мне на плечи:
— Скажи, как ты проведешь вечер, и мне будет чем заполнить мысли о тебе.
— Я спущусь в лабораторию и поработаю, пока не начну клевать носом. А ты?
— Мы зайдем домой перекусить, а потом я проскучаю на этом балу до часу ночи.
— Мама, вы готовы? — спросила Анриетта, входя в комнату.
Она была стройной и высокой, как и ее мать, и унаследовала ее голубые глаза, но лоб был высоковат, а нос резковато очерчен: нос Фоска. На ней было розовое платье, усеянное маленькими букетиками, и оно плохо сочеталось с резкими чертами ее лица. Она подставила мне лоб:
— До свидания, отец. Вы будете скучать без нас?
— Боюсь, что да.
Она, смеясь, обняла меня:
— Я буду веселиться за двоих.
— До завтрашнего утра, — сказала Марианна и легко скользнула пальцами по моему лицу, — думай обо мне.
Я выглянул в окно и смотрел, как они садятся в коляску, которую затем проводил взглядом до первого поворота дороги. Я чувствовал себя потерянным. Чем бы я ни занимался, этот особняк оставался для меня чужим; мне казалось, что я поселился в нем вчера и покину его завтра, — я не чувствовал себя дома. Я выдвинул один из ящичков туалетного столика: там была шкатулка, в которой хранились локон Жака, его миниатюрный портрет и сухие цветы; в другой шкатулке лежали памятные вещицы Анриетты: молочный зуб, страница с детскими каракулями, вышитый лоскуток. Я закрыл ящик и позавидовал Марианне: у нее так много драгоценностей!
Я спустился в лабораторию, она была пуста; белые плиты гулко отозвались на мои шаги. Колбы, пробирки и реторты смотрели на меня враждебно и вызывающе. Я подошел к микроскопу. Марианна собственноручно посыпала стеклышко мелким золотым порошком, и я знал, что она была бы счастлива, если бы мне удалось дать ему точное описание; но мои иллюзии развеялись: мне никогда не удастся сорвать с мира его маску. В микроскоп и сквозь очки я все равно смотрел своими глазами; ибо, лишь оставаясь ощутимыми и видимыми, предметы начинали существовать для нас, послушно занимая место в пространстве и времени среди других предметов; даже если мы поднимемся до луны или спустимся на дно океана, мы останемся людьми в мире людей. А таинственные реалии, которые рукой не потрогаешь: силы, планеты, молекулы, волны, — лишь зияющая пустота, углубленная нашим неведением и прикрытая словами. Природа никогда не откроет нам своих секретов, потому что у нее секретов нет: мы сами придумываем вопросы и конструируем ответы на них, и на дне наших реторт мы обнаруживаем только собственные мысли; эти мысли способны с течением времени умножаться, усложняться, объединяться во все более хитроумные системы, но как они могут вытащить меня из меня самого? Я приложил глаз к микроскопу; я вечно буду видеть одну и ту же картину перед моими глазами, перед моим мысленным взором; ничто никогда не станет другим, и сам я не сделаюсь другим.
Было около полуночи, когда я с удивлением услышал стук колес; влажная дорога хлюпала под лошадиными копытами. Я вышел с канделябром в сад; из коляски выскочила Марианна, она была одна.
