— Не стоит больше говорить о Розалинде, — ответила Регина, — она мертва.
Занавес опущен. Розалинда мертва. Она умирала каждый вечер, и наступит день, когда она больше не возродится. Взяв бокал, Регина выпила шампанское до дна; рука ее дрожала; стоило ей сойти со сцены, ее начинало трясти.
— Хочется как-то развлечься, — жалобно сказала она.
— Потанцуем вдвоем? — предложила Анни.
— Нет, я хочу танцевать с Сильвией.
Сильвия, окинув взглядом приличную публику, сидевшую за столиками, спросила:
— Вы не боитесь, что мы привлечем к себе внимание?
— Разве лицедей может остаться незамеченным? — бросила Регина.
Она обняла Сильвию: та не слишком уверенно держалась на ногах, но танцевать она могла даже тогда, когда валилась от усталости; оркестр играл румбу; Регина принялась танцевать в негритянской манере и корчить непристойные гримасы. Смущенная Сильвия топталась напротив Регины, не зная, куда деть руки и ноги, и лишь вежливо и покорно улыбалась. Посетители также улыбались. В этот вечер Регина могла выделывать все, что угодно, аплодисменты были обеспечены. Вдруг она резко остановилась.
— Ты никогда не умела танцевать, — сказала она Сильвии. — Ты слишком благоразумна. — Она опустилась в кресло и обратилась к Роже: — Дай мне сигару!
— У тебя сердце заболит, — ответил он.
— Ну и что! Меня стошнит, все развлечение.
Роже протянул ей сигару, она тщательно раскурила ее и затянулась; во рту появился горьковатый привкус: по крайней мере, это было нечто настоящее, плотное, осязаемое. Все прочее казалось далеким: музыка, голоса, смех, знакомые и незнакомые лица, чьи отражения бесконечно множились и разлетались в зеркалах кабаре.
— Должно быть, вы чувствуете опустошенность, — сказал Мерлэн.
— Мне все время хочется пить.
Она выпила еще бокал шампанского. Пить, еще и еще. И несмотря на это, ее сердце стыло. Только что она пылала: зрители повскакивали с мест, кричали, аплодировали. Теперь они улеглись спать или же болтают, и ей стало холодно. А он, он что, тоже спит? Он не аплодировал, сидел и смотрел на нее. Он смотрел на меня из глубин вечности, и Розалинда сделалась бессмертной. Если бы я верила в это! — пронеслось у нее в голове. Если бы я могла в это поверить! Она икнула, язык сделался ватным.
— Почему никто не поет? Если людям весело, они поют. Вам ведь весело, так?
— Мы рады вашему успеху, — произнес Санье с задушевным и многозначительным видом.
— Тогда спойте.
Санье улыбнулся и вполголоса затянул американскую песенку.
— Громче! — потребовала она.
Он не стал повышать голос. Она прикрыла рукой его рот и гневно приказала:
— Замолчи! Петь буду я!
— Не устраивай скандала, — прошептал Роже.
— Какой же это скандал, если я спою?
И она аффектированно начала:
Девицы Камаре твердят, что девственны они…
Голос не повиновался ей; она откашлялась и начала снова:
Девицы Камаре твердят, что девственны они…
Но стоит им в постели оказаться…
Она икнула и почувствовала, что кровь отхлынула от лица.
— Простите, — светским тоном пробормотала она. — Пойду в туалет, может, вырвет…
Слегка пошатываясь, Регина проследовала через зал. На нее смотрели все: друзья и совсем незнакомые люди, посетители, официанты, метрдотель, но она прошла сквозь эти взгляды, будто привидение сквозь стену. В зеркале над раковиной она обнаружила собственное отражение: бледное лицо, напряженные ноздри, комочки пудры на щеках.
— Вот и все, что осталось от Розалинды.
Она склонилась над чашей унитаза, и ее вырвало. Что теперь? — подумала она.
Она спустила воду, промокнула рот и уселась на край унитаза. Пол, вымощенный плиткой, голые стены, — будто это операционная, или монашеская келья, или палата в доме умалишенных. Ей не хотелось возвращаться в зал; те, кто остался там, ничем не могли ей помочь, не смогли даже развлечь сегодня вечером; она скорее останется здесь на всю ночь, на всю жизнь, замурованная в белых стенах, в одиночестве, погребенная, забытая. Она поднялась. Ни на миг она не могла забыть о нем, о том, кто не аплодировал, а лишь пожирал ее взглядом, не имевшим возраста. Это мой шанс, мой единственный шанс.
Взяв в гардеробе пальто, она уже на выходе крикнула им:
— Пойду проветрюсь!
Выйдя из ресторана, она остановила такси:
— Отель «Гавана», улица Сент-Андре-дез-Ар.
Она прикрыла глаза, несколько секунд ей удавалось сохранять внутреннее безмолвие, потом мелькнула усталая мысль: это дурацкая выдумка, я в нее не верю. Она заколебалась. Можно было постучать в перегородку и велеть отвезти ее в «Тысячу и одну ночь». И что потом? Верить или не верить? Что толку в словах? Ей был необходим он.
Регина пересекла обшарпанный дворик и поднялась по лестнице. Она постучала в дверь. Никто не ответил. Она села на холодную ступеньку. Где он сейчас? Что за немеркнущие видения осаждают его? Она сжала голову руками. Надо верить в него, верить, что сотворенная мною Розалинда бессмертна и она пребудет бессмертной в глубине его сердца.
— Регина! — воскликнул он.
— Я ждала вас. Я вас долго ждала. — Она поднялась. — Ведите меня.
— Куда?
— Это не важно. Я хочу провести ночь с вами.
Он открыл дверь своей комнаты:
— Заходите.
Она вошла. Да. Почему бы и не здесь, среди этих потрескавшихся стен… Под его взглядом она была вне времени, вне пространства, обстановка не имела значения.
— Где вы были? — спросила она.
— Бродил в ночи, — ответил он и, дотронувшись до плеча Регины, добавил: — А вы… вы ждали меня! Вы здесь.
Она усмехнулась.
— Вы не аплодировали мне, — сказала она.
— Мне хотелось заплакать, — ответил он. — Может, в другой раз мне это удастся.
— Фоска, ответьте мне. Этой ночью вы не должны мне лгать. Все это правда?
— Разве я вам когда-нибудь лгал? — спросил он.
— Это не мечты, вы уверены в этом?
— Разве я похож на сумасшедшего? — Он опустил руки на плечи Регины. — Дерзните поверить мне. Дерзайте!
— А вы не могли бы предоставить мне доказательство?
— Могу.
Он подошел к раковине, а когда повернулся, Регина увидела, что он держит в руке бритву.
— Не бойтесь, — сказал он.
Она не успела пошевелиться, как из горла Фоски хлынула кровь.
— Фоска! — вскрикнула она.
