Находясь на грани отчаяния, Антуанетта решает отомстить, делая это внезапно, как будто по наитию. И ее месть чудовищна.
Эта искрометная и волнующая история рассказывает о трагикомических муках выскочек, впервые принимающих у себя людей, которых они презирают и которые, как им известно, презирают их самих; о соперничестве между матерью и дочерью, приводящем к бурным сценам из-за каждой мелочи; о горечи одинокого детства, закончившегося слишком рано. Художественные достоинства романа, описывающего невероятную жестокость, пронизанного черным юмором и одновременно приглушенной теплотой, позволяют ему занять почетное место среди редких шедевров, посвященных детству, наряду с «Барышней Эльзой» Шницлера и «Франки Адамс» Карсон Мак-Каллерс.
В фильме, снятом по новелле «Бал», дебютировала Даниэль Даррье.
I
Войдя в классную комнату, госпожа Кампф резко захлопнула за собой дверь. Поток воздуха привел в движение подвески хрустальной люстры, которые ответили чистым и легким звоном колокольчиков. Однако Антуанетта, ссутулившаяся за партой так, что ее локоны падали на книгу, продолжала читать. Сначала мать молча наблюдала за ней, затем уселась напротив, скрестив руки на груди.
— Ты что, и пошевелиться не в состоянии, когда видишь мать перед собой, дочь моя?! — закричала она. — А?! Ты что, к стулу присохла?! Превосходные манеры, нечего сказать!.. А где мисс Бетти?
В соседней комнате под аккомпанемент швейной машинки бодрый голосок неумело напевал песенку: «What shall I do, what shall I do when you’ll be gone away…»
[10]
— Мисс, — позвала госпожа Кампф, — идите сюда.
— Слушаю, госпожа Кампф.
Миниатюрная гувернантка с румяными щечками, растерянными добрыми глазами и золотистой косой, уложенной вокруг круглой головки, проскользнула в приотворенную дверь.
— Я вас наняла, — сурово заговорила госпожа Кампф, — чтобы вы присматривали за моей дочерью и занимались ее воспитанием, не так ли? А не для того, чтобы вы шили себе платья… Разве Антуанетта не знает, что следует вставать, когда в комнату входит ее мать?
— Ах, Антуанетта, how can you?
[11]
— пролепетала удрученная мисс.
Антуанетта уже стояла, неловко покачиваясь на одной ноге. Это была долговязая четырнадцатилетняя девочка с неразвитой грудью и бледным лицом, до такой степени плоским, что взрослым оно казалось просто круглым и бледным пятном, лишенным каких-либо особых черт, с опущенными веками, кругами под глазами и поджатыми губками. Четырнадцать лет, когда грудь уже начинает распирать узкое школьное платьице, оскорбляя и стесняя слабое детское тело… огромные ступни и длинные руки с красными кистями, с испачканными чернилами пальцами — руки, которые, возможно, когда-нибудь превратятся в самые изящные ручки на свете, как знать?.. Хрупкий затылок, короткие бесцветные волосы, легкие и сухие…
— Видишь ли, Антуанетта, горе ты мое горькое, твои манеры и в самом деле просто невыносимы… Садись. Я сейчас еще раз войду, а ты, будь любезна, сразу встань, слышишь?
Госпожа Кампф вышла и опять открыла дверь. Антуанетта приподнялась так медленно и с такой откровенной неохотой, что мать живо спросила, мстительно поджимая губы:
— Барышня, что-то не так?
— Нет, мама, — тихо ответила Антуанетта.
— Тогда почему ты так скривилась?
На лице Антуанетты появилась вялая вымученная улыбка, болезненно исказившая ее черты. Временами она до такой степени ненавидела взрослых, что ей хотелось их убить, искалечить или просто-напросто затопать ногами и заорать: «Как вы мне осточертели!» Однако она боялась родителей с самого раннего детства. Когда Антуанетта была малышкой, мать часто брала ее на колени, прижимала к себе, гладила и целовала. Но об этом Антуанетта уже успела забыть. В то же время она сохранила в глубинах памяти раскаты раздраженного голоса, раздававшиеся над самой ее головой: «Эта малявка вечно путается под ногами…», «Ты опять запачкала мне платье своими грязными ботинками! Отправляйся в угол, это научит тебя уму-разуму, слышишь? Дуреха!». А однажды… В тот день ей впервые захотелось умереть — на перекрестке прозвучала гневная фраза, произнесенная так громко, что оборачивались прохожие: «Тебе пощечины захотелось, да?» — и ожог оплеухи… Прямо посреди улицы… Ей тогда исполнилось одиннадцать лет, и она была довольно высокой для своего возраста… Прохожие, взрослые — это еще ничего… Но в этот момент из школы выходили мальчишки; глядя на нее, они хохотали: «Эй ты, малявка!» Их насмешки преследовали ее, пока она, опустив голову, шла по темной осенней улице… Сквозь слезы она видела пляшущие огни. «Когда уже ты перестанешь хныкать?.. Невыносимый характер!.. Я ведь тебя наставляю для твоего же блага, ясно тебе? И вообще, очень тебе советую не доводить меня…» Подлецы… И сейчас они с утра до вечера изощрялись, только и делали, что изводили, терзали, унижали ее: «Как ты держишь вилку?» (в присутствии слуги, Боже правый!) или «Держи спину прямо. Хотя бы не сутулься!». Ей было четырнадцать лет, она уже стала молоденькой девушкой, а в мечтах представляла себя красивой и обожаемой женщиной. В ее воображении мужчины восхищались ею и ласкали ее, как это делали герои ее любимых книг.
Госпожа Кампф продолжала:
— И если ты думаешь, что я наняла тебе гувернантку лишь для того, чтобы у тебя были такие ужасные манеры, то ты ошибаешься, моя девочка… — Приподнимая прядь, упавшую на лоб дочери, она добавила чуть тише: — Ты все забываешь, что мы теперь богатые, Антуанетта…
Она повернулась к англичанке:
— Мисс, на этой неделе у меня будет для вас много поручений… Пятнадцатого числа я даю бал…
— Бал, — прошептала Антуанетта, широко раскрывая глаза.
— Ну да, — проговорила госпожа Кампф, улыбаясь, — бал…
Она с гордостью взглянула на Антуанетту, затем украдкой покосилась на гувернантку.
— Ей ты, по крайней мере, ничего не рассказывала?
— Нет-нет, мама, — живо ответила Антуанетта.
Она знала об этой постоянной тревоге своей матери. Два года назад они переехали со старой улицы Фавар после гениальной биржевой махинации Альфреда Кампфа, сыгравшего сначала на падении франка, а затем, в 1926 году, — фунта стерлингов, что и принесло им богатство. Каждое утро Антуанетту призывали в спальню к родителям. Мать еще лежала в постели, полируя ногти, а рядом в ванной комнате ее отец, маленький сухой еврей с пламенным взором, брился, мылся и одевался со свойственной ему бешеной скоростью, за что его коллеги по Бирже, немецкие евреи, дали ему прозвище Фейер. Уже много лет он сновал вверх и вниз по высоким ступеням Биржи… Антуанетта знала, что до этого он работал в Парижском банке, а еще раньше служил курьером и стоял у входа в банк в синей ливрее… Он женился на своей любовнице мадемуазель Розине, секретарше начальника, незадолго до рождения Антуанетты. На протяжении одиннадцати лет они ютились в темной квартирке, в здании, расположенном за «Опера Комик». Антуанетта помнила, как по вечерам, когда она делала уроки за обеденным столом, служанка с грохотом мыла на кухне посуду, а госпожа Кампф читала романы, облокотившись на стол, над которым висела огромная сферическая лампа. Сквозь ее матовое стекло проблескивало яркое газовое пламя. Время от времени госпожа Кампф внезапно испускала глубокий вздох, да такой громкий, что Антуанетта невольно подскакивала на стуле. Кампф осведомлялся: «Ну, что с тобой опять?», и Розина отвечала: «Как тяжко знать, что существуют люди, которым живется хорошо и счастливо, тогда как я провожу лучшие годы моей жизни в этой грязной дыре за штопкой носков…»
