Гостиница, расположенная в живописной местности. была построена и обставлена еще до Первой мировой войны: просторные комнаты с толстыми стенами загромождала тяжелая мебель, повсюду висели плюшевые портьеры, от обветшавшей помпезной роскоши становилось тяжело на сердце. Осенью гостиница опустела: сентябрьские дожди прогнали последних постояльцев. Похолодало. И хотя затопили, общая зала была так велика, высока и пустынна, что тепла здесь совсем не чувствовалось. Прислуга, томясь от безделья, уныло слонялась из одной комнаты в другую.
Вардес облюбован себе бар. Никто не запрещал ему выпивать, ему вообще ничего не запрещали — он сам окружал себя запретами и опасениями. Освобождение ему приносили только сеансы Дарио.
«Все лечение сводится к тому, что он умеет добраться до постыдного дна души, которое не обнаружишь ни перед отцом, ни перед лучшим другом, — думал Вардес. — Раньше, как ни странно, я был откровенен с Сильви. Но потом ее возненавидел».
Когда бар закрывали, он перебирался в общую залу. Подзывал кого-нибудь из слуг, говорил обиженно и злобно:
— Не видите, я мерзну.
К нему спешил управляющий. В гостинице заботились о постояльцах. Он показывал Вардесу, что обогревательная система включена на полную мощность, подносил его руку к раскаленному радиатору, говорил, горестно и смиренно разводя руками:
— Плохая погода, мсье. Осень у нас в горах бывает такой красивой, а в этом году… Вам не повезло, мсье…
Вардес всегда терпеть не мог выражения «не повезло», особенно если речь шла о нем самом. «Дарио обуздал мою ярость, — думал он, — и теперь внутри безнаказанно кишат мании, страхи, дурные предчувствия». Подобные мысли посещали его и в светлые минуты, а в черной бездне отчаяния он и вовсе жалел о былом неистовом слепящем гневе.
Только Дарио мог гальванизировать этот безжизненный труп, подвигнуть на какое-то действие, например написать письмо или выйти из дома. Он один изгонял бесов. Без него страх завладевал больным, парализуя малейшее движение. Дарио рассеивал страхи. Без него Вардес сочинял всевозможные запреты, приметы, магические ритуалы; самые простые обыденные дела казались ему невыполнимыми. Например, он не мог перейти некоторые улицы. Не мог есть то или иное блюдо. Темнота, открытое пустое пространство, толпа, шум, тишина, яркий свет — все таило в себе опасность, смущало, сковывало. В отчаянии он ждал Дарио, а тот все не появлялся.
Так прошел сентябрь. В начале октября выдался день без дождя, правда серый и мрачный, — только к вечеру верхушки гор осветились слабым закатным солнцем. А наутро снова ливмя лил дождь.
Вардес позавтракал один в общей зале. Потом расхаживал из угла в угол. Считал цветы на ковре, электрические лампочки, осенних полумертвых мух, которые иногда оживали на окне и глухо жужжали.
Он слушал стук дождевых капель по стеклу. Смотрел на темную хвою и высокие красноватые стволы сосен, блестевших под проливным дождем. До чего тихо! Зашуршала газета в руках бармена, но и шорох стих. Бармен ушел в комнатушку позади стойки — там он спал в свободные часы, — и Вардес снова остался один. Чем заняться? Подняться к себе? На свете нет ничего ужаснее гостиничного номера, где можно запереть крепкую дверь, и никто не узнает, никто не услышит, никто не вырвет тебя у смерти. Вардес вообразил, как теряет сознание, истекая кровью. Вот он лежит на красном ковре, кровь впитывается, ее не видно, а у него нет сил дотянуться до звонка. Вардес вздрогнул. Нужно заговорить страх. Дарио умел его заговаривать. Никто другой не имел власти над его страхом. Где Дарио?
Два последних года, стоило Вардесу испугаться, Дарио бросался на помощь. «А как же иначе? Я ведь ему плачу».
Он попытался сосчитать, во что ему обошелся Дарио. Дороже яхты, дороже полсотни скаковых лошадей, дороже гарема, но, по крайней мере, до сих пор он был постоянно рядом. Днем и ночью, как только сгущалась в душе у Вардеса тьма, предвестница ледяного холода и бездны ужаса, Дарио оказывался рядом. Порой Вардес ненавидел и презирал Дарио. Думал: «Он меня использует. Живет и жиреет за счет моего несчастья». Но вместе с тем слепо ему верил: «Он мне нужен, я без него умру».
Он резко встал с кресла, подошел к столику администратора, написал телеграмму и попросил отправить. Со вчерашнего дня он посылал Дарио уже третью телеграмму. Дарио приказал терпеливо ждать, но его терпение иссякло. Он сойдет с ума. Покончит с собой. Он нуждался в защитном магическом круге, который Дарио чертил своим волшебным голосом. Иногда Вардес пытался освободиться от власти доктора и вспоминал, каким увидел его впервые в 1920-м, когда случай — а вернее, Ангел Мартинелли — привел Асфара к нему в гостиничный номер. Плюгавым жалким метеком в тесном пиджаке с лоснящимися локтями, с тревожным выражением лица и голодным взглядом.
«Но он же привел меня в чувство. Он мне помог! Что мне делать?!»
Ощущение собственной слабости и малости присуще человеку; верующего примиряет с ним Бог, а неверующему, вроде Вардеса, нужна Его замена, чтобы почувствовать, что его защищают, оберегают, прощают, — в этом и заключалась гениальная догадка Дарио.
Но теперь Дарио покинул Вардеса. И тот пришел в отчаяние, как заблудившийся ребенок.
Его трясло от слепой ярости.
«Как он смеет задерживаться? Грязный шарлатан! Хочет, чтобы его упрашивали. Думает продать себя подороже! Будто я когда-нибудь скупился!»
Уже во второй раз он подозвал посыльного.
— Пришел ответ?
— Нет, мсье Вардес.
С тех пор как, по совету Дарио, он передал дела Элинор, о нем позабыли, его считали ничтожеством. Между тем он все еще хозяин! Как ему не хватало ненавистной прежде горы папок!
— Я жду ответа. Принесите мне его немедленно, как только придет, хорошо? — проговорил он небрежной скороговоркой, как говаривал в молодости.
— Разумеется, мсье Вардес, — ласково ответил посыльный, не сомневаясь, что Вардес ждет письма от женщины.
Вардес постоял у окна, глядя, как дождь сечет пустую террасу.
Секретарь, приниженный и робкий, осторожно приблизился к нему. Он боялся хозяина и сам себя стыдился. «Уверяю тебя, он сумасшедший, к тому же буйный», — писал он жене. Его жена искренне считала, что ей посчастливилось больше, чем госпоже Вардес: «Хоть я и вышла замуж за никчемного дурака, за дураком лучше, чем за сумасшедшим». Ее уверенность омрачали только сплетни машинистки, та утверждала, что «мадам Вардес до мужа и дела нет, она сама заправляет всем, а в любовниках у нее знаменитый врач, авантюрист Дарио Асфар».
— Ну и погодка, — вздохнул Вардес.
— Скверная, сударь… А вам не хотелось бы… немного прогуляться?
— Вы что, не видите, какой дождина?
— Вижу, сударь… Но я подумал… в автомобиле…
— В автомобиле? Ни за что! — рассвирепел Вардес.
Только Дарио, один Дарио умел избавить его от мучительного страха перед машинами — это его-то, который не так давно считал, что ни одна машина не мчит достаточно быстро. Он боялся машин, боялся поездов. Кто мог описать липкий ужас, который завладевал им при протяжном свистке паровоза? Перед глазами мгновенно вставала душераздирающая картина крушения — видения буквально раздирали его душу на клочки, — острые осколки стекол, шипящий опрокинутый котел, крики раненых — иногда он даже слышал хруст костей под колесами вагона. Не легче и с автомобильными катастрофами. А по ночам он боялся пожара. «Нет, нет, ничего этого нет и в помине, — думал он, внезапно очнувшись, — все это миражи, больное воображение… Дарио, Дарио, Дарио…»
