Затем контраст: Люсиль, возможно, у Мишо.
Затем: семейство Периканов.
Реальнее всего изображать не исторические события, а толпу на улице, светскую жизнь, войну и прочее в этом роде!
Приход.
Утро.
Отход.
Эти три эпизода должны быть особо выделены. Ценность книги в передвижениях толпы.
О 4-й части знаю только то, что в России погибнет мой немец.
Да, по-хорошему должно быть пять частей по 200 страниц каждая. Книга в 1000 страниц. Ah! God!
Замечание. Кража люмпенами ужина у Корта может впоследствии иметь большое значение. Скорее всего, Корт станет ярым нацистом, но, если я захочу, если мне понадобится, я смогу сделать так: он скажет себе: «Хватит питаться иллюзиями: будущее за этими, за той самой грубой силой, которая увела у меня ужин. В отношении них может быть две позиции — либо бороться с ними, либо, напротив, встать во главе их борьбы. Поддаться волне, но быть на ее гребне? Может быть, попробовать управлять ею. Официальный партийный писатель. Крупный партийный деятель, хе, хе, хе!», к тому же Германия ладит с СССР и дальше должна быть к Союзу все терпеливее. Поскольку война длится, со стороны Германии было бы безумием… ну и т. д. Потом, конечно, все изменится… Но потом можно будет и сориентироваться. Поспешим на помощь сильнейшему. Может ли Корт быть настолько циничным? Разумеется, в отдельные моменты может. Когда напивается или занимается любовью на свой излюбленный манер, трудно представимый для простого смертного, когда такие мысли приходят ему в голову, он теряется и впадает в панику. Трудность, как всегда, в практической стороне вещей. Газета или радиопередача. Свобода, тайные пособия от немцев. Будет видно.
All action is a battle, the only business is peace.
[16]
Подобие вращающегося колеса или набегающих волн, когда на гребень выносит то белую чайку, то мертвую крысу, а то и Злого Духа. Такова реальность, наша реальность (гордиться нечем!).
Ритм должен складываться из передвижения масс, все массовые сцены первого тома — бегство, беженцы, появление в деревне немцев.
В «Дольче»: приход немцев, но его нужно пересмотреть, утро, уход. В «Плену» первое причастие, демонстрация (11 ноября 41 года), война? Будет видно. Я пока еще ничего не знаю и жду, что продиктует действительность.
Если я изображу людей, которые «воздействуют» на события, я искажу реальность. Если покажу, как люди действуют, буду ближе к действительности, но принесу в жертву увлекательность повествования. И все-таки придется остановиться на втором.
Перси замечает верно (хотя мысль и банальна, но мы любим и восхищаемся банальностью), что самые удачные исторические сцены (см. «Войну и мир») — те, которые увидены персонажами. Я старалась именно так изображать их в «Грозе», но в «Дольче» все, что относится к немцам, может быть и должно быть изображено по-другому.
Да, было бы хорошо — но возможно ли это? — постоянно изображать продвижение немецкой армии сценами, которые никак не связаны с точкой зрения персонажей. Нужно было начать «Грозу» массовым бегством во Франции.
Трудно.
Думаю, что размытость, о которой говорит Форстер, «Войне и миру» придает тот факт, что Толстой мыслил свой роман лишь как первый том, за которым должны были последовать «Декабристы», но то, что он делал бессознательно (я не знаю, я только предполагаю), в общем сознательно или нет, очень важно сделать в такой книге, как «Гроза», даже если отдельные персонажи приходят к каким-то выводам, книга в целом должна оставлять впечатление фрагмента… что как нельзя лучше соответствует нашему времени, впрочем, как и вообще всем временам.
22 июня 42
Недавно я открыла для себя новую манеру письма, которая мне очень помогает, — несобственно прямую речь. Всякий раз, когда возникают сложности с оценками, она меня выручает, придавая вдобавок повествованию свежесть и силу. В «Дольче» я пользуюсь ею всякий раз, когда на сцене появляется мадам Анжелье. Я еще мало использую этот метод, но он очень богат разными возможностями.
1 июля 42, вот что я решила для «Плена»:
Обобщая, упрощая, книга в целом должна свестись к противостоянию индивидуальной судьбы и судьбы общества. Нельзя брать чью-либо сторону.
Мое мнение на этот счет: буржуазный режим, воплощаемый Англией, к несчастью, погиб, но рано или поздно будет восстановлен, поскольку в основе своей он неизменен; однако его восстановления я уже не застану: в реальности сейчас остаются две формы социализма. Меня не вдохновляет ни одна, ни другая, но there are facts! Одна из них меня отбрасывает… значит… вторая… Но вопрос не в этом. Как писатель я должна ставить проблему с осторожностью.
Противостояние между общественным и индивидуальным всегда возникает при переворотах, оно идет не от разума, оно инстинктивно, мне кажется, что в этой борьбе человек оставляет часть своей шкуры — часть, но не всю целиком. Спасение в том, что выпавшее нам на долю время более протяженно, чем время, отведенное на кризис. Вопреки устоявшемуся мнению, общее проходит, а индивид остается; судьба общества оказывается короче, чем жизнь простого человека (это не совсем точно. Просто у общества другой масштаб времени: мы реагируем на сотрясение, оно или убивает нас, или мы длимся дольше него).
Возвращаясь к моему сюжету: отношение Ж.-Мари к этой шахматной партии поначалу очень взвешенное и отстраненное. Разумеется, он хотел бы для Франции реванша, но прекрасно понимает, что реванш не может быть целью, тот, кто говорит «реванш», провозглашает ненависть, месть, вечную войну, а христианина смущает идея ада и вечного наказания; идея реванша не устраивает его тем, что в этом случае всегда есть слабый и сильный, он движется к единству… Он хочет, он стремится к согласию и миру. Ему претит сотрудничество с немцами в том виде, в каком оно сейчас существует, но и коммунизм, который подходит Бенуа, не подходит ему. И вот он пытается жить так, словно насущной общественной проблемы нет вообще и достаточно решать только личные проблемы. Но вот он узнает, что Люсиль любила и, может быть, продолжает любить немца. И сразу же он обретает позицию, абстракция оборачивается ненавистью. Он ненавидит немца, и в нем, через него ненавидит, или считает, что ненавидит, образ мыслей. На деле он забывает о собственной судьбе и сплетает ее с судьбой другого. В конце «Плена» Люсиль и Жан-Мари любят друг друга; разгар борьбы, любовь их мучительна, обходится без признаний, ничем не завершается! Жан-Мари бежит, чтобы сражаться с немцами — если в конце 42-го это еще возможно!
4-я часть может быть возвращением вспять и завершаться главой, где торжественно появится Жан-Мари. Никогда не упускать из вида, что публика любит, когда ей описывают жизнь «богатых».
В целом: противостояние личной судьбы и судьбы общества. В конце — акцент на любви Люсиль и Жана-Мари и вечной жизни. Музыкальный шедевр немца. Еще нужно будет напомнить о Филиппе. Все это отвечает моим глубинным убеждениям. Пребывает вечно:
