— За что же?! — вскрикнула Люсиль.
— Вроде бы за то, что он спрятал свое ружье. А вы сами знаете, все их попрятали. Однако ни к кому не пришли, только к нам. Бенуа сказал им: «Ищите!» Они поискали и нашли. Ружье было зарыто в сено в старых яслях для коров. Наш немец, тот, что у нас на постое, тоже был в комнате, когда вернулись с ружьем люди из комендатуры и приказали мужу идти с ними. «Минуточку, — сказал им Бенуа.
Это ружье не мое. Его запрятал туда мой сосед, чтобы потом на меня донести. Дайте-ка мне его, и я вам докажу». Он говорил так спокойно, что немцы ему поверили. Бенуа взял в руки ружье, сделал вид, что его осматривает и вдруг… Ах, мадам Люсиль, два выстрела прогремели почти одновременно. Одним выстрелом он убил Боннета, другим Буби, большую овчарку, которая была у Боннета…
— Я знаю Буби, — прошептала Люсиль.
— Потом Бенуа выскочил в окно и исчез, немцы кинулись его искать. Но вы сами понимаете, Бенуа здешние места лучше немцев знает. Они его не нашли. К счастью, гроза бушевала такая, что в двух шагах ничего не разглядишь. Боннета положили на нашу кровать, там он и лежит. А если немцы найдут Бенуа, они его расстреляют. Они бы расстреляли его и за спрятанное ружье, но тогда у нас могла быть надежда… А теперь никакой. Мы же понимаем, что его ждет, правда?
— Почему он убил Боннета?
— Он на нас донес, больше некому, мадам Люсиль. Он у нас жил. Наверное, нашел ружье. Немцы же, они все предатели. А этот… он за мной ухаживал, понимаете? И муж это знал. Может, хотел наказать его, может, подумал: «Раз такое дело и не будет меня в доме, пусть не крутится возле моей жены!» Вполне мог так подумать… А вообще-то он ненавидел немцев, мадам Люсиль. Только и мечтал хотя бы одного отправить на тот свет.
— Они искали его весь день, не так ли? Вы уверены, что они его не нашли?
— Уверена, — ответила Мадлен, помолчав секунду.
— Вы видели его?
— Видела. Вы же понимаете, мадам Люсиль, речь идет о жизни и смерти. Вы… Вы никому не скажете?
— Что ты, Мадлен!
— Ладно! Он спрятался у нашей соседки, Луизы, жены военнопленного.
— Немцы перевернут вверх дном всю округу, обшарят каждый дом.
— На наше счастье, сегодня все офицеры на реквизиции лошадей. Солдаты ничего не начнут без приказа. Обшаривать все вокруг они начнут завтра. Но как вы знаете, мадам Люсиль, укромных мест повсюду достаточно. Примеры есть: бежавшие узники не попадаются немцам в лапы. Луиза сумела бы спрятать Бенуа, но у нее ребятня. Ребятишки играют с немцами, не боятся их, болтают что ни попадя и слишком малы еще, чтобы им что-то втолковать. Луиза сказала мне: «Я знаю, чем рискую. Но делаю это от чистого сердца для твоего мужа, как ты сделала бы для моего. И все же разумнее найти другой дом, где Бенуа мог бы дождаться времени, когда можно будет уехать из наших мест». Она права. А пока, сами понимаете, каждая тропинка будет под надзором. Но немцы у нас не на век. И лучше всего подошел бы большой дом без детей.
— Этот? — спросила Люсиль, посмотрев на Мадлен.
— Этот. Я думала, думала, да, этот.
— А вы знаете, что у нас живет немецкий офицер?
— А где они не живут? И потом, офицер, наверное, все больше сидит у себя в комнате? И еще мне сказали… простите, мадам Люсиль, мне сказали, что немецкий офицер в вас влюблен и вы из него веревки вьете. Я вас не обидела, нет? Что здесь такого особенного? И дурного ничего нет, они такие же мужчины, и к тому же у нас скучают. Вот и можно сказать офицеру: «Не хочу, чтобы ваши солдаты меня тревожили. Согласитесь, их появление у меня выглядело бы странно. Вы же понимаете, я никого не прячу. Зато при одной мысли об их появлении умираю от страха…» В общем, мало ли что может наговорить женщина. А дом у вас такой большой, такой пустынный, в нем нетрудно сыскать где-нибудь уголок, тайничок. Это и будет шанс на спасение. Единственный шанс! Конечно, вам есть что мне возразить: если все откроется, вы рискуете оказаться в тюрьме… или даже страшнее — рискуете жизнью. С этих варваров и такое станется. Но если француз не поможет французу, кто же нам поможет? У Луизы детишки, она и то не боится. А вы одна.
— Я не боюсь, — помедлив, отозвалась Люсиль.
Она размышляла: у них ли в доме, в любом другом месте — Бенуа грозит одинаковая опасность. «Рисковать собственной жизнью? Ради… Понятия не имею, ради чего, но я это сделаю, — поняла Люсиль с внезапным чувством безнадежности. — А ради чего, не имеет никакого значения». Она вдруг вспомнила июнь сорокового года (неужели с тех пор прошло два года?) — тогда среди ощущения гнетущей опасности и всеобщей паники она тоже не думала о себе. Плыла заодно со всеми по течению, как плывут по течению мощной реки.
— В доме еще живет моя свекровь, но она ничего не заметит, она не выходит из своей комнаты. Еще у нас Марта.
— О, мадам! Марта своя. Она двоюродная сестра моему мужу. В семье можно доверять друг другу, Марта не проболтается. А где его можно спрятать?
— Думаю, в синей комнате рядом с чердаком, когда-то она была игровой, и там есть что-то вроде алькова… Но… не стоит обольщаться, голубушка Мадлен. Если судьба против нас, немцы найдут Бенуа здесь точно так же, как в любом другом месте, но, если Господь Бог захочет, ваш муж спасется. Во Франции, как вы знаете, уже бывали случаи, когда убивали немецких солдат и виновных не находили. Мы постараемся как можно лучше спрятать вашего мужа и… будем надеяться, не правда ли?
— Да, мадам, будем надеяться, — подхватила Мадлен, и слезы, которых она не могла больше сдерживать, хлынули у нее из глаз.
Люсиль обняла ее за плечи и поцеловала в мокрую щеку.
— Идите за ним и возвращайтесь через лес де ла Мэ. Дождь льет по-прежнему, и в лесу вы не встретите ни души. Остерегайтесь всех — французов точно так же, как немцев, поверьте мне. Я буду ждать вас у садовой калитки и предупрежу Марту.
— Спасибо, мадам, — пролепетала Мадлен.
— Бегите как можно быстрее. Спешите, спешите.
Мадлен бесшумно открыла дверь и проскользнула в пустынный мокрый сад, где тихо плакали деревья. Час спустя Люсиль впустила Бенуа в маленькую, покрашенную зеленой краской дверь, выходившую на опушку леса де ла Мэ. Гроза стихла, но ветер дул по-прежнему.
19
Из своей комнаты мадам Анжелье-старшая услышала громкий голос полицейского на площади мэрии.
— Всем! Приказ комендатуры! — кричал он.
В окнах появились встревоженные лица. «Чего эти опять надумали?» — спрашивали с ненавистью перепуганные горожане.
Их страх перед немцами был так велик, что, даже узнав, что комендатура голосом полицейского приказывает уничтожать крыс или в обязательном порядке делать прививки детям, люди не успокаивались. Они словно бы не верили тому, что слышали собственными ушами. И после того, как барабан умолкал, осведомлялись у более образованных — аптекаря, нотариуса, шефа жандармов, — что же все-таки требуют от них немцы.
