Французы ждали, но немцы больше не пели. Солдаты с факелами бегали из замка в парк и обратно, словно разносили приказы. Время от времени слышались короткие окрики. Лодки на пруду в лунном свете качались пустые, все офицеры выпрыгнули на берег. Они расхаживали туда и обратно и что-то громко обсуждали. Слова их можно было расслышать, но никто их не понимал. Мало-помалу погасли и бенгальские огни. Зрители позевывали. «Поздно уже. Пора по домам. Праздник кончился».
Девушки, держась за руки, шли впереди. За ними родители, сонные ребятишки едва тащились сзади. Так, небольшими группками, все возвращались в город. У ворот первого дома на обочине дороги сидел старичок на плетеном стуле и курил трубку.
— Ну что, кончился праздник? — спросил он.
— Кончился. Немцы хорошо повеселились.
— Теперь недолго им осталось веселиться, — благодушно сказал старичок. — По радио передали, что они затеяли войну с Россией. — Он постучал трубкой о край стула, выбивая из нее остатки пепла, и пробормотал, взглянув на небо: — Завтра опять жара, дело кончится тем, что сады посохнут!
22
Уходят!
Сколько времени ждали ухода немцев! Немцы сами сказали: их отправляют в Россию. Услышав новость, французы смотрели на них с любопытством («Рады они? Обеспокоены? Проиграют? Или победят?»). Немцы тоже пытались понять, что о них думают местные: рады эти люди тому, что они уходят? Неужели в глубине души желают им всем смерти? А может, кое-кто все же им сочувствует? Может, кто-то будет жалеть о них? Нет, не о немцах, не о победителях (они не так уж наивны, чтобы предполагать такое), но о Пауле, Зигфриде, Освальде, которые прожили три месяца под их крышей, показывали фотографии своих жен или матерей, распили вместе не одну бутылку вина? Но французы и немцы сохраняли полную невозмутимость и обменивались сдержанными, вежливыми фразами: «Война есть война… ничего не поделаешь… не так ли? Будем надеяться, что долго она не продлится…» Они расставались друг с другом, как расстаются пассажиры корабля по прибытии в порт. Напишут. Когда-нибудь свидятся. Сохранят добрые воспоминания о днях, проведенных вместе. Не один солдат шептал в тени деревьев девушке: «После войны я вернусь». После войны… Как это еще нескоро!
Они уходили сегодня, первого июля 1941 года. Французов больше всего волновало, пришлют ли к ним в город новых солдат; потому как, если пришлют, думали они с горечью, то смысла менять их не было. К этим они привыкли. Кто знает, от перемен можно было и проиграть.
Люсиль проскользнула в комнату свекрови, чтобы сообщить ей: достоверно известно, получен приказ, немцы покидают город нынешней ночью. Судя по всему, можно надеяться на передышку, прежде чем новые появятся в городе, и передышкой нужно воспользоваться, чтобы переправить Бенуа подальше отсюда. Прятать его до конца войны невозможно, невозможно и отправить домой, пока страна оккупирована. Остается одно — постараться перейти демаркационную линию, но дело это нелегкое, охраняют ее очень строго, а в связи с передвижением войск будут охранять еще строже.
«Это очень, очень опасно», — шепотом повторяла Люсиль. Она была бледна и выглядела усталой: последнее время очень плохо спала. Бенуа стоял напротив нее, и она на него смотрела; чувство, которое она испытывала по отношению к нему, было необычным — смесь робости, непонимания и зависти; его лицо, непроницаемое, суровое, почти жестокое, пугало ее. Он был высокий, мускулистый, загорелый; из-под густых темных бровей светлые глаза смотрели иной раз так, что трудно было выдержать этот взгляд. Узловатые, смуглые руки, руки крестьянина и солдата, без труда взрежут плугом землю и тесаком жилы, думала Люсиль. Она не сомневалась: ни тоска, ни угрызения совести не тревожили его сна, для этого человека все было просто.
— Я обо всем хорошенько подумал, мадам Люсиль, — ответил он тоже шепотом.
Несмотря на толстые стены и запертые двери, все трое, когда собирались вместе, ощущали, что за ними следят, и разговаривали торопливым едва слышным шепотом.
— Сейчас никто не переведет меня через демаркационную линию. Слишком это рискованно. Да, уехать нужно, и я надумал уехать в Париж.
— В Париж?
— В полку у меня были товарищи…
Он помолчал, раздумывая, продолжать или нет.
— Мы вместе попали в плен. И вместе бежали. Они работают в Париже. Если я сумею выйти на них, они мне помогут. Один из них не остался бы в живых, если бы не…
Он посмотрел на свои руки и замолчал.
— Выходит, нужно добраться до Парижа, чтобы по дороге меня не накрыли, и найти верного человека, у которого я мог бы прожить день-другой, пока не отыщу своих товарищей.
— Я никого не знаю в Париже, — прошептала Люсиль. — Но в любом случае вам нужно удостоверение личности.
— Как только я разыщу товарищей, мадам Люсиль, у меня будет удостоверение.
— Каким образом? Чем ваши товарищи занимаются?
— Политикой, — коротко отозвался Бенуа.
— Коммунисты, — догадалась Люсиль. Она вспомнила толки горожан по поводу образа мыслей и манеры действовать Бенуа. — Коммунистов будут теперь преследовать. Вы рискуете жизнью, Бенуа.
— Не в первый и не в последний раз, мадам Люсиль, — ответил он. — К этому я привык.
— А как вы доберетесь до Парижа? Железная дорога для вас закрыта, всем сообщены ваши приметы.
— Пешком. На велосипеде. Когда я сбежал, я шел пешком, это меня не пугает.
— Но жандармы…
— Люди, у которых я ночевал два года тому назад, узнают меня и не выдадут жандармам. Идти для меня безопасней, чем остаться, — здесь не так мало людей, которые меня терпеть не могут. Тут и в самом деле могут выдать. В других местах меня никто не любит, но и злобы никто не держит, там мне повезет больше.
— Но такая долгая дорога, пешком, одному…
Мадам Анжелье-старшая не произнесла пока ни единого слова, она стояла у окна и следила выцветшими голубыми глазами за немцами, снующими по площади. Но вот она подняла руку и произнесла:
— Идет.
Все трое замолчали. Люсиль было стыдно, что сердце у нее так бьется, оно забилось торопливыми толчками, и ей казалось, что свекровь и Бенуа слышат его. Старая женщина и крестьянин хранили невозмутимое молчание. Внизу послышался голос Бруно, он искал Люсиль, открывал одну за другой двери.
— Где молодая госпожа? — спросил он у кухарки.
— Ее нет дома, — ответила Марта.
Люсиль перевела дыхание.
— Я должна спуститься, — сказала она. — Он ищет меня, чтобы попрощаться.
— Воспользуйтесь этим и попросите у него хорошего бензина и разрешение на проезд, — сказала мадам Анжелье-старшая. — Вы возьмете наш старый автомобиль, его у нас не реквизировали. Немцу скажете, что должны отвезти в город одного из ваших заболевших арендаторов. С разрешением комендатуры вас не завернут по дороге, и вы сможете без всякого риска добраться до Парижа.
