Такое редкостное великодушие в глазах Джорджа и тогда и много лет спустя было почти чудом, неожиданная новость несказанно удивила его и обрадовала, а немного придя в себя, он сел и излил свои чувства в письме к Мак-Харгу. Вскоре пришел ответ — короткое письмецо из Нью-Йорка. Он всего лишь сказал о книге Уэббера то, что думал, — писал Мак-Харг, — и рад был случаю сказать это во всеуслышание. И еще он сообщал, что один из старейших американских университетов присуждает ему почетную степень; эта честь ему тем приятней, с простительной гордостью признавался Мак-Харг, что событие это — внеочередное, приурочено к выходу нового романа, и торжественная церемония обойдется без той формальной парадности, которая напоминает цирковое представление с дрессированными тюленями. А после этого он, Мак-Харг, сразу же отплывает в Европу, проведет некоторое время на континенте, затем побывает в Англии, и надеется там повидать Уэббера. Джордж сейчас же ответил, что с нетерпением будет ждать встречи, дал Мак-Харгу свой адрес, и на том покуда дело кончилось.
Миссис Парвис искренне разделяла радость Джорджа, который так ликовал, что не сумел бы скрыть от нее причину своего восторга, если бы и захотел. Она волновалась перед этой встречей, кажется, не меньше самого Джорджа. Они вместе изучали газеты в поисках сообщений о Мак-Харге. Однажды утром, принеся Джорджу неизменную «чашечку бульона», миссис Парвис пошуршала своей газеткой и объявила:
— Вот он и в пути. Уже отплыл из Нью-Йорка.
Через несколько дней Джордж хлопнул ладонью по страницам свежего номера «Таймс» и воскликнул:
— Он уже здесь! Прибыл! Высадился в Европе! Теперь уж недолго ждать!
А потом настало незабываемое утро, когда миссис Парвис принесла, как всегда, газеты и почту, и одно из писем было от Лиса Эдвардса, а в письме — большая вырезка из «Нью-Йорк таймс». Это был полный отчет о торжественной церемонии, во время которой Мак-Харгу было присвоено почетное звание. Мистер Мак-Харг обратился к достопочтенному собранию в прославленном университете с речью, и газетная вырезка содержала пространные цитаты из его речи. Джордж ничего подобного не предвидел. Ему и в мысль не приходило, что такое может случиться. С тесных столбцов убористой печати рванулось гранатой и ослепительно вспыхнуло перед глазами его, Джорджа Уэббера, имя. Перехватило горло, он едва не задохнулся. Сердце подпрыгнуло, замерло, бешено заколотилось в груди. Мак-Харг говорил о нем в своей речи, говорил так много, что это заняло половину газетного столбца. Он провозгласил младшего собрата будущим выразителем духа своей страны, живым свидетельством невиданного расцвета талантов, вновь открытым материком на карте искусства. Он назвал Уэббера гением и перед лицом великих мира сего объявил: это имя — порука величия Америки, символ пути, по которому она пойдет.
И внезапно Джорджу вспомнилось, кто он такой и какой путь прошел. Вспомнилась Локаст-стрит в Старой Кэтоубе двадцать лет тому назад, и Небраска, и Рэнди, и семейство Поттерхем, тетя Мэй и дядя Марк, отец и он сам — мальчонка в тесном кольце гор, как в плену, и по ночам рыдающие свистки поездов, уносящихся на север, сюда, в большой мир. И вот теперь его имя, имя того, кто был безыменным, безвестным, ярко заблистало, и перед ним, кто когда-то на Юге, мальчишкой, томился немотою и ждал, обретенный им дар слова распахнул золотые врата Земли.
Миссис Парвис разволновалась, пожалуй, не меньше Джорджа. Не в силах ничего сказать, он показал ей на газетную вырезку. Дрожащей рукой похлопал по лучезарным строкам. Сунул ей вырезку. Она прочла, залилась румянцем, круто повернулась и вышла из комнаты.
И они стали со дня на день ждать Мак-Харга. Потянулась неделя, другая. Каждое утро они искали в газетах вестей о нем. Он, видно, решил объехать всю Европу, и куда бы он ни приехал, его торжественно принимали и чествовали, печатали его интервью и фотографии, на которых он был снят в обществе других знаменитостей. Он побывал в Копенгагене. Недели на две остановился в Берлине. А затем поехал в Баден-Баден лечиться.
— О, господи! — в отчаянии стонал Джордж. — Сколько еще это будет продолжаться!
Сообщили, что Мак-Харг снова в Амстердаме; и после этого — никаких вестей. Настало рождество.
— Я так думаю, пора бы уж ему приехать, — сказала миссис Парвис.
Пришел Новый год, а от Ллойда Мак-Харга по-прежнему ни слова.
Однажды в середине января Джордж работал всю ночь, а утром, лежа в постели, по обыкновению, болтал с миссис Парвис и только сказал, что приезд Мак-Харга слишком долго откладывался и, пожалуй, его уже не дождешься, как вдруг зазвонил телефон. Миссис Парвис прошла в гостиную и сняла трубку. Джордж слышал, как она говорит чопорно:
— Слушаю. Как? Кто спрашивает, простите? — Короткое молчание. Потом поспешное: — Одну минуточку, сэр. — Она вошла в комнату Джорджа вся красная: — Вам звонит мистер Ллойд Мак-Харг.
Сказать, что Джордж вскочил с постели, значило бы ничего не сказать: невозможно описать словами, как он взлетел в воздух вместе с одеялом и простыней, словно им выстрелили из пушки. Он приземлился, точно попав ногами в шлепанцы, и в два прыжка, уронив по дороге одеяло и простыню, пронесся за дверь, в гостиную, и схватил трубку.
— Да, да, слушаю! — забормотал он. — Кто это?
Мак-Харг оказался еще стремительней Джорджа. По проводам понеслась торопливая, лихорадочная речь (по высокому, чуть гнусавому голосу сразу можно было узнать американца):
— Алло, алло! Это вы, Джордж? — Он с первых же слов называл Уэббера просто по имени. — Как дела, сынок? Как дела, мальчик? Как тут с вами обращаются?
— Прекрасно, мистер Мак-Харг! — заорал Джордж. — Это ведь мистер Мак-Харг говорит, верно? Послушайте, мистер Мак-Харг…
— Ну-ну, полегче! Полегче! — нетерпеливо закричал тот. — Не орите так громко! — вопил он. — Я же не в Нью-Йорке, знаете ли!
— Знаю! — во все горло крикнул Джордж. — Я это самое и хотел сказать! — Он преглупо захохотал. — Послушайте, мистер Мак-Харг, когда бы нам…
— Постойте, обождите минутку! Дайте мне сказать. Не надо так волноваться. Вот что, Джордж! — Он говорил быстро, отрывисто, казалось, это отстукивает слова телеграф. Даже не видав его ни разу в глаза, можно было ясно представить себе этого человека, лихорадочно жизнелюбивого, неугомонно деятельного, всегда натянутого, как струна. — Бот что! — рявкнул он. — Мне надо с вами повидаться и поговорить. Пообедаем вместе и потолкуем.
— Прекрасно! П-прекрасно! — заикаясь, вымолвил Джордж. — Буду рад и счастлив! В любое время! Я знаю, вы очень заняты. Могу встретиться с вами завтра, послезавтра, в пятницу… на той неделе, если вам удобнее…
— Кой черт! — оборвал Мак-Харг. — По-вашему, я неделю стану ждать обеда? Вы обедаете со мной сегодня. Жду! Приходите скорей! Поторапливайтесь! — нетерпеливо кричал Мак-Харг. — Сколько времени вам до меня добираться?
Джордж спросил, где он остановился, и Мак-Харг дал адрес по соседству с Сент-Джеймским дворцом и Пикадилли. Можно доехать на такси за каких-нибудь десять минут, но ведь еще нет десяти часов, подумал Джордж и предложил приехать к двенадцати.
