— И возвращайтесь через пять минут. А тогда я уже смогу сказать, что мы будем делать дальше.
— Слушаю, сэр. — Он коротко кивнул в знак согласия, надел фуражку и пошел к машине.
Джордж затворил дверь и поднялся наверх. Когда он вошел в гостиную, Мак-Харг, уже в шляпе и пальто, беспокойно шагал из угла в угол.
— Это звонил ваш шофер, — сказал Джордж. — Я совсем про него забыл, а он все время нас ждал. Он спрашивает, что мы будем делать дальше.
— Как что будем делать? — пронзительно крикнул Мак-Харг. — Сейчас же поедем! Черт возьми, Джордж, мы задержались уже на четыре часа! Живо, живо! — заторопил он. — Поехали!
Джордж понял, что решение Мак-Харга твердо и отговаривать его бесполезно. Он взял портфель, сунул туда зубную щетку, пасту, бритву, кисточку, крем для бритья и пижаму, надел пальто и шляпу, погасил свет и пошел к выходу со словами:
— Ну хорошо. Раз вы готовы, так и я готов. Двинулись.
Они вышли в туманную изморось, и тотчас подъехала машина и остановилась у обочины. Шофер выскочил, открыл дверцу. Мак-Харг и Уэббер сели. Шофер забрался на свое место. Машина, мягко шурша шинами, покатила по мокрой мостовой. Доехали до Челси, миновали Набережную, промчались по мосту Бэттерси и через обширные лондонские предместья — нескончаемые ответвления огромного города — направились на юго-запад.
Поездка эта врезалась в память Джорджа, как страшный сон. Еще до того, как они пересекли Темзу по мосту Бэттерси, Мак-Харг снова впал в полуобморочное состояние. И не удивительно! За шумным успехом пришли разочарование и опустошенность, и уже много недель подряд он неистово метался по свету, встречал все новых людей, пускался в самые неожиданные приключения — и все искал, искал, сам не зная, чего ищет. В этих немыслимых поисках он не давал себе ни отдыха, ни срока. И ничего он не нашел. Или, точнее, нашел в Амстердаме мингера Бендиена. Что произошло после этого с Мак-Харгом, понять нетрудно. Ибо если охота закончилась тем, что он поймал всего лишь краснорожего голландца, так он хотя бы узнает, черт возьми, из какого тот испечен теста! И вот в последние несколько дней, вконец разъяренный, издерганный и взвинченный, он решил испытать голландца, загнать его почище чем самого себя, — они не останавливались даже перекусить, но голландец был слишком флегматичен, да притом его поддерживал джин, и в конце концов Мак-Харг истратил на него остатки своей, казалось бы, неисчерпаемой энергии. Теперь он совершенно выдохся. После короткого сна недолгой была и вспышка жизненных сил: излив владевшее им неистовство, опустошенный, обессиленный до немоты, он откинулся на спинку сиденья, веки сомкнуты, голова легонько покачивается от движения машины, длинные ноги расслабленно вытянулись. Джордж беспомощно сидел рядом, не понимая, как быть и что делать, не понимая, куда он едет, когда и чем все это кончится, и глядел в затылок маленькому шоферу, а тот сгорбился за рулем и, внимательно следя за дорогой, умело вел машину в густом потоке транспорта, сквозь сумрак и туман.
Откатывались назад широко раскинувшиеся нескончаемые окраины Лондона — улица за улицей, мокрые, тускло освещенные слабо поблескивающими за пеленой дождя фонарями, миля за милей — кирпичные дома, словно насквозь пропитанные туманом, копотью и сажей бессчетных ненастных дней, квартал за кварталом немыслимой паутины, гигантские скопления бессчетных деревень, которые срослись в эту бесформенную чудовищную массу. «Роллс-ройс» стремительно проносился по главным улицам этих расползшихся вширь муравейников. Мелькнет золотой нимб приглушенных туманом огней, весело блеснет мясная лавка с красными говяжьими тушами, с общипанной округлой, подвешенной вниз головами длинношеей дичью, и тут же стоит сам мясник в длинном белом фартуке; потом винные магазины и дышащие пивным духом и теплом, полные гула голосов пивные, а перед ними тускло отсвечивают мокрые от дождя тротуары; и снова густая тьма, и снова бесконечные ряды угрюмых, пропитанных туманом домов.
Наконец город с его окраинами остался позади. По сторонам раскинулась укрытая тьмой земля, напитанные влагой поля, в пустоте маячили редкие огни. Теперь стала ощутима сила ветра — он внезапно налетал с полей и разбивался о бока машины. Понемногу он разогнал туман, небо стало выше. И по волглому, низкому облачному своду широко разлился какой-то нездоровый, нечистый отсвет, словно все удушливые испарения, весь дым, все неистовство необъятной жизни Лондона впитались в облака и продолжаются в них. С каждым поворотом колес этот отсвет отступал все дальше, оставался позади.
И теперь, среди пустынных просторов, Джордж осознал таинственный строй ночи. Он ощутил вечную, неизбывную силу земли, и вместе с этим пришло ликующее чувство освобождения. Чувство это было ему хорошо знакомо, его испытывает каждый житель большого современного города, когда после долгих месяцев, проведенных в городском улье, после месяцев изнурительного труда, шума, ожесточения, после угрюмого кирпича и камня, после постоянного напора, сутолоки и смешения бесчисленных толп, после зараженного воздуха и зараженной жизни, после предательства, страха, злобы, злословъя, вымогательства, зависти, ненависти, стычек, ярости и обмана, после неистовства, напряжения, натянутых, как струна, нервов и беспрестанных перемен — уезжаешь из города и наконец свободен, вырвался за пределы самых отдаленных нитей этой отравленной и мучительной паутины. Он, кто долгое время знал лишь джунгли скрепленного известью кирпича и камня, где не услышишь птичьего пения, не увидишь ни единой былинки, снова обрел землю. И, однако, вот что непостижимо: обретя землю, он утратил весь мир. Он словно омылся и обрел даруемую землей чистоту зрения и души. С него смыло всю извечную мерзость бытия, зло и похоть, грязь и жестокость, безмерную испорченность и скверну, а чудо и загадочность, как ни странно, остались, остались и красота, и волшебство, и щедрость, и радость бытия, и, глянув назад, на мрачный отсвет дымной пелены, затянувшей небо, он остро ощутил утрату и одиночество, словно, вновь обретя землю, он отказался от жизни.
Машина уносилась все дальше и дальше, и вот уже последний аванпост Лондона остался позади и небо померкло. Во тьме, в ночи они мчались к цели своего путешествия. Мак-Харг за все время не вымолвил ни слова. Он сидел по-прежнему — ноги вяло вытянуты, голова откинута на спинку сиденья, все тело покачивается от движения машины, и лишь бессильная рука, просунутая в петлю, удерживает его, не дает упасть. Джорджа все больше мучила тревога: как привезти Мак-Харга к его старому другу, с которым тот не виделся много лет, в таком чудовищном состоянии? Наконец он велел шоферу остановиться и подождать — быть может, удастся поговорить с мистером Мак-Харгом.
Он включил верхний свет, потряс Мак-Харга за плечо; к его удивлению, тот сразу же открыл глаза, и ответы его свидетельствовали, что голова у него совершенно ясная. Джордж сказал, что уж очень он, Мак-Харг, видно, устал и вряд ли получит удовольствие от встречи с другом. Лучше отменить ее, умолял Джордж, вернуться в Лондон и там переночевать, пусть Мак-Харг разрешит позвонить этому другу из ближайшего городка и предупредить, чтоб сегодня его не ждали, — они увидятся через день-два, все, что угодно, но встречу эту необходимо отложить, пока он не почувствует себя лучше. Помня о недавней упрямой решимости Мак-Харга, Джордж мало надеялся на успех, но, к его удивлению, тот повел себя вполне разумно. Он согласился со всеми доводами Джорджа, признался, что и сам подумывал, не отложить ли эту встречу на потом; хорошо, он готов на все, что предложит Джордж, но только с одним условием, сказал он, как отрезал: в Лондон он сегодня не вернется. Весь день он так отчаянно, так упрямо, точно одержимый, рвался прочь из Лондона, что Джордж настаивать не стал. Он согласился — да, поворачивать назад не стоит, и спросил, где Мак-Харг предпочел бы остановиться. Тот сказал, что ему все равно, но затем поразмыслил, причем голова его опять свесилась на грудь, и вдруг сказал — хорошо бы где-нибудь у моря…
