На почтовой открытке, вложенной в запечатанный конверт:
«Попробуй только сунься назад в наш город, укокошим. Сам знаешь кто».
От старого друга:
«Дорогой мой мальчик.
Что тут можно сказать? Книга вышла, вот она, никуда не денешься — и теперь я одно могу сказать, как сказала бы добрая женщина, которая воспитала тебя, а теперь лежит в могиле на холме: «Господи! Если б я только знала!» Долгие недели я ждал и не мог дождаться часа, когда твоя книга выйдет и я возьму ее в руки. Ну вот она и вышла. И что тут можно сказать?
Ты так распял свою семью, что в сравнении с ее муками даже муки самого Христа покажутся не столь тяжкими. Ты разрушил жизнь своих родных и десятков своих друзей, и нам, которые любили тебя как своего, ты вонзил кинжал в сердце и повернул его, и там он и останется навсегда».
От озорного и дружески настроенного малого, который вообразил, что отлично все понял:
«…Если б я знал, что ты собираешься писать такую книгу, я бы тебе много чего порассказал. Зря ты меня не спросил. Я знаю про здешний народец столько всякой пакости, что тебе и во сне не снилось».
Письма вроде этого последнего ранили Джорджа больше всего. Читая их, он больше чем когда-либо начинал сомневаться, насколько верен был его замысел и достиг ли он задуманного. Что ж, эти люди воображают, будто он только и хотел написать энциклопедию порнографии, похотливыми руками раскопать и выставить напоказ непристойнейшие семейные тайны? Он видел — книга его спустила с цепи злобную свору обид и личных счетов, о которых он не подозревал, дала пищу злым языкам. Люди, с которых он писал героев своей книги, корчились, точно рыба на крючке, а другие смотрели и смаковали их мучения.
И теперь чуть ли не все жертвы этой выпущенной на волю жестокости наносили ответный удар злополучному автору — тому, кто, по их разумению, один навлек на них такую беду. День за днем приходили от них письма — и Джордж Уэббер, болезненно упиваясь своими страданиями, словно желая сам испытать жгучий стыд, который он в простоте душевной неумышленно навлек на других, читал и перечитывал каждое обидное слово каждого обидного письма, но и разум и чувства его словно оцепенели.
Обычно письма начинались с того, что он выродок — осквернил родное гнездо. Потом ему объясняли, что он пошел против родного Юга, а это все равно что пойти против матери, плюнуть ей в лицо и облить ее грязью. И, наконец, бросали ему самое убийственное в их устах обвинение: он «не настоящий южанин». Кое-кто даже начал поговаривать, что он «не настоящий американец». Это было самое тяжкое, и Джордж криво, угрюмо усмехался и думал — уж если он не американец, тогда он просто ничто.
За эти первые чудовищные недели после выхода его книги среди писем от тех, кого он знал, блеснули только два луча, которые согрели его и подбодрили.
Одно такое письмо пришло от Рэнди Шеппертона. Когда Рэнди был мальчишкой, а потом студентом, в душе его неизменно горело горячее и чистое пламя друга — Меркуцио. И теперь, как ни жестоко обошлась с ним жизнь, — а об этом свидетельствовали тревога в его глазах и морщины, избороздившие лицо, — по его письму было ясно, в душе он все тот же прежний Рэнди. Оказалось, он прекрасно понял книгу Джорджа; он ясно видел ее цель, до тонкости разглядел ее достоинства и недостатки и в конце взволнованно и горячо написал, что гордится книгой и получил от нее истинное удовольствие. Ни слова о личностях, ни звука о сплетнях, разбушевавшихся в Либия-хилле, ни единого намека на то, что в одном из героев книги он узнал себя.
Второй луч утешения был совсем иного рода. Однажды зазвонил телефон, и из трубки до Джорджа донеслись дружеские выкрики Небраски Крейна:
— Привет, Обезьян! Это ты? Как дела, старик?
— Да вроде неплохо, — ответил Джордж; приятно было услыхать знакомый дружеский голос, и, однако, он не сумел скрыть, что угнетен.
— А с чего это у тебя голос похоронный? — тут же всполошился Небраска. — Что такое стряслось? Может, у тебя что неладно?
— Да нет. Нет. Пустяки. Не обращай внимания. — Джордж все-таки стряхнул уныние, которое одолевало его уже много дней, и в голосе его зазвучала нежность к старому другу. — Черт возьми, Брас, рад тебя слышать! Ты даже не представляешь, до чего я рад! Как дела, Брас?
— Не жалуюсь! — во всю глотку орал тот. — Сдается мне, со мной еще на год подпишут контракт. Похоже на то. Если подпишут, лучшего и желать нельзя.
— Так это ж здорово, Брас! Замечательно!.. А как Миртл?
— Отлично! Отлично… Слушай… — орал он, — она тут рядом! Это она меня надоумила позвонить. Сам бы я нипочем не додумался. Ты ж меня знаешь!.. Мы все про тебя читали… про эту твою книжку. Миртл мне все рассказывала. Она вырезала из газет все, что про тебя пишут. Вот это успех так успех, верно?
— Пожалуй, да, — безо всякого восторга ответил Джордж. — Продается книга хорошо, если ты это имеешь в виду.
— Вот-вот, я ж так и знал! — отозвался Небраска. — Мы с Миртл тоже ее купили… Только я еще не читал, — виновато прибавил он.
— А это не обязательно.
— Нет, я прочту, прочту! — бодро закричал Небраска. — Вот только выберу время.
— Ах ты, чертов лгун! — добродушно сказал Джордж. — Ты ж сам знаешь, что вовек не прочтешь.
— Да нет, прочту! — торжественно объявил Небраска. — Дай только уйду на покой… Слушай, она у тебя здорово толстая, а?
— Что верно, то верно.
— Сроду не видал такой толстенной книги! — радостно кричал Небраска. — Носить и то устанешь!
— Ну, а я устал, пока писал.
— Верю, будь я неладен! Прямо в толк не возьму, как ты напридумывал такую прорву слов… Но я все равно прочту!.. Кой-кто у нас в клубе уже про нее прослышал. Вчера мне про нее говорил Джеферз.
— Кто?
— Джеферз. Мэт Джеферз.
— Неужто он читал?
— Нет, он покуда не читал, жена его читала. Ее хлебом не корми — дай книжку почитать, она все про тебя знает. Они знали, что я с тобой знаком, вот он мне и сказал…
— Что сказал? — вдруг перепугавшись, перебил Джордж.
— Да что ты и меня вставил в книжку! — заорал Небраска. — Это правда?
Джордж покраснел.
— Ну, видишь ли, Брас… — начал он, запинаясь.
— Это жена Мэта говорит! — во весь голос проорал Брас, не дожидаясь ответа. — Говорит, меня всякий узнает!.. Что ты там про меня понаписал, Обезьян? Это я, точно?
— Ну… видишь ли, Брас… понимаешь… тут такое дело…
— Да что с тобой, дружище? Это я или не я?.. Нет, вы только подумайте! — изумленно и радостно орал он. — Старина Брас и вдруг в книге! — И, должно быть, обернувшись к Миртл, взволнованно сказал потише: — Это я, точно! — И снова Джорджу торжественно: — Слушай, Обезьян… Вот честное слово, я ужасно горжусь! Я потому и позвонил, хотел тебе это сказать.
