πιμπλεΐσαι κόνιός τε καί άργαλέου κολοσυρτοΰ.
Влагу несущие ветры пошли от того Тифоея,
Все, кроме Нота, Борея и белого ветра Зефира:
Эти — из рода богов и для смертных великая польза.
Ветры же прочие все — пустовеи и без толку дуют.
Сверху они упадают на мглисто-туманное море,
Вихрями злыми крутясь, на великую пагубу людям;
Дуют туда и сюда, корабли во все стороны гонят
И мореходчиков губят. И нет от несчастья защиты
Людям, которых те ветры ужасные в море застигнут.
Дуют другие из них на цветущей земле беспредельной
И разоряют прелестные нивы людей земнородных,
Пылью обильною их заполняя и тяжким смятеньем.
(Гесиод. Теогония, 861 строфа и последующие)
В современном греческом или литовском крестьянском мифе дракон, или драк, превратился в великана-людоеда, сохранившего некоторые драконьи черты.
В своем собрании греческих и албанских сказок Иоганн Георг фон Хан приводит множество сказаний о драконах, но это уже не древние драконы, а великаны, обладающие сверхъестественными свойствами. То же самое наблюдается в литовском фольклоре. Дракон теперь ходит на двух ногах, ухаживает за девушкой и женится на ней. Злой нрав он по-прежнему сохраняет, но драконьи крылья и чешую уже сбросил.
Так переосмыслен в народном сознании дракон, воплощение грозы. Подобные изменения наблюдаются и в связи с мифами о деве-лебеди и оборотне.
В древнеиндийской ведийской мифологии апсары представлялись божественными девами, полубогинями, которые обитали на границе между небом и землей. Само их название означает либо «бесформенные», либо «те, кто движется по воде» (точное толкование не установлено), и образно указывает на перистые облака, постоянно меняющие форму и плывущие, подобно лебедям, по синему морю неба. По ведийским поверьям, апсары любили менять облик, чаще всего оборачиваясь утками или лебедями, а изредка — и людьми. Души героев становились их мужьями или возлюбленными. Один из самых очаровательных древнеиндийских мифов — это история об апсаре Урваши. Урваши полюбила Пурураваса и стала его женой при условии, что он никогда не явится перед ней обнаженным. Они долго жили вместе, пока небожители не решили вернуть Урваши с земли. Они подстроили так, чтобы в ночную пору Пуруравас встал с постели, и внезапной вспышкой молнии осветили его наготу на глазах у жены, и та была вынуждена покинуть его. Исполненный тоски, он скитался в поисках Урваши и наконец увидел ее в облике лебедя, плавающего в озере среди лотосов.
Я думаю, это не простая выдумка, она основывается на мифологическом объяснении природных явлений, так как в разных вариантах встречается повсеместно. Каждая ветвь арийского корня хранит эту историю или ее отголоски, а потому нет сомнения в том, что поверье о лебединых девах, которые плавают по небесному морю и иногда выходят замуж за простых смертных, если тем удастся украсть их лебединое одеяние, составляла важную часть исконной мифологии арийцев, до того как они разделились на индийскую, персидскую, греческую, латинскую, русскую, скандинавскую, тевтонскую и другие ветви. Более того, поскольку подобный миф встречается не только у арийцев, в том числе у таких удаленных от европейских или индийских верований народов, как самоеды или американские индейцы, возможно, этот мотив вообще восходит к первобытному человеку.
Но пора уже оставить летние перистые облака и вернуться к порождаемой грозой дождевой туче. В индийской мифологии она воплощается во Вритре
{108} и Ракшасе
{109}. Вначале эти демоны имели бесформенное, неопределенное обличье. Слово Вритра служило наименованием облака, кабханда, древнего слова, обозначающего дождевую тучу, и только позднее стало именем демона. О Вритре, окутывающем горы своим дыханием, сказано: «Тьма окутала все, поглощая воду, горы покоились на животе Вритры». Постепенно Вритра все более отчетливо превращался в демона, которого описывали как «поглотителя» гигантских размеров. Таким же образом Ракшаса обрел телесный облик и индивидуальность. Он представляет собой безобразного рыжеволосого великана, «подобного туче», с зубами, торчащими, как клыки, готового раздирать и пожирать человеческую плоть. Его тело поросло жесткими щетинистыми волосами, огромный рот всегда разинут. Он постоянно озирается в надежде утолить ненасытный голод человеческой плотью и кровью. К ночи его сила многократно возрастает. Он может менять облик по своему усмотрению. Он предпочитает леса и с воем рыщет по джунглям. Короче говоря, для индусов он является тем, чем вервольф для европейцев.
«В лесу поселился Ракшаса. Однажды он встретил брамина и вспрыгнул ему на плечи с возгласом:
— Н-но! Пошел вперед!
Трясясь от страха, брамин потащил его на себе. Но вскоре он заметил, что ступни у Ракшасы нежны, как лепестки лотоса, и спросил его:
— Почему у тебя такие нежные и слабые ноги?
— Я никогда не касаюсь ногами земли, — ответил Ракшаса. — Я дал клятву не делать этого.
Вскоре они подошли к большому озеру. Там Ракшаса велел брамину ждать на берегу, а сам приступил к омовению и молитвам. Между тем брамин сообразил: „Едва он совершит омовение и закончит молитвы, он тут же разорвет меня на части и сожрет. Да ведь он поклялся не ступать по земле — надо мне убраться подальше!“
Так он и сделал, и Ракшаса не осмелился преследовать его из опасения нарушить клятву» (Панчатантра, книга 13).
Похожий сюжет встречается и в Махабхарате
{110} (книга 13), и в Катхасаритсагаре
{111}, «Океане сказаний».
Я подробно описал, как природные явления порождали мифологические образы, которые затем постепенно отторгались от самих явлений и превращались в грубые суеверия. Я также привел доказательства того, что учение о метемпсихозе и мифологические взгляды на природные явления сопровождались всевозможными домыслами, в том числе искаженными представлениями о ликантропии. Далее я перейду от мифологии к истории и приведу примеры вампиризма, зверства и каннибализма.
Глава одиннадцатая
МАРШАЛ ДЕ РЕЦ
I. Дознание
Введение. — История Жиля де Лаваля. — Замок Машкуль. — Арест маршала. — Допрос свидетелей. — Письмо де Реца. — Герцог Бретонский колеблется. — Епископ Нантский
История человека, чье имя вынесено в название этой главы, заслуживает подробного описания, которое, как я полагаю, до сих пор не было известно английской общественности. Возможно, имя Жиля де Лаваля знакомо многим, так как о его кровавых деяниях упоминается в многочисленных биографиях, но сведения эти отличаются недостаточной полнотой в силу крайней скудости источников. Один только господин Мишле
{112} отважился представить публике очерк преступлений, которые привели маршала Франции на эшафот, и эти преступления таковы, что, по словам Анри Мартена
{113}, «даже этот железный век, казалось равнодушный к любому проявлению зла, испытал потрясение».
