— В свой последний час, монсеньор, оставайтесь верным и отважным воином Господа и вспомните о страданиях Христа, искупившего наши грехи. Прощайте, и да встретимся мы в раю!
Табурет выбили из-под ног барона, и де Рец повис, раскачиваясь над помостом. Огонь взревел, и вокруг тела взвились и заплясали языки пламени.
Внезапно, в такт ударам кафедрального колокола, зазвучал непередаваемо скорбный гимн Dies irae
{123}.
Толпа замерла, и в тишине гудело пламя и звучал торжественный распев гимна:
Сбудутся слова пророка:
Суд грядет по воле рока —
Скоро исполненье срока.
Судия тогда восстанет,
Тайное все явным станет,
Каждый пред судом предстанет.
Кто мне, жалкому, поможет,
За меня вступиться сможет,
Когда ужас душу гложет?
Царь, чье имя — Откровенье,
Путь в обитель воскресенья,
В милости Твоей — спасенье!
Я колени преклоняю
О прощенье умоляю!
И в раскаянье рыдаю —
В день отчаянья и страха
Из глубин земного праха
Мы к Спасителю взываем!
На Него лишь уповаем!
Ты, что был распят за нас,
Помоги нам в судный час!
Аминь.
Шесть женщин в белых одеждах, окутанные вуалью, и шестеро монахов-кармелитов прошли вперед, неся гроб.
В толпе шептались, что одна из женщин — мадам де Рец, а остальные принадлежат к самым знатным домам Бретани.
Веревка была обрезана, и тело маршала обрушилось в железный желоб, подготовленный заранее. Тело вынули, прежде чем огонь успел нанести серьезный урон, уложили в гроб, и монахи в сопровождении женщин отвезли его в Нантский кармелитский монастырь согласно воле покойного.
Тем временем совершилась казнь Пуату и Анрие: они были повешены и затем сожжены, а пепел развеян по ветру.
В кармелитском храме Пресвятой Девы Марии с большой пышностью были погребены останки высокородного, могущественного и прославленного Жиля де Лаваля, сира де Реца, бывшего советника Карла VII, маршала Франции!
Глава четырнадцатая
ГАЛИЦИЙСКИЙ ОБОРОТЕНЬ
Жители австрийской Галиции. — Деревушка Поломия. — Летним вечером в лесу. — Бродяга Святек. — Теряется девочка. — Пропадает школьник. — Исчезает служанка. — Еще одного ребенка похищают. — Трактирщик из Поломии делает открытие. — Арест Святека. — Перевод в Дабков. — Самоубийство
В массе своей жители австрийской Галиции — люди тихие, незлобивые. Евреи, составляющие примерно одну двенадцатую часть населения, выделяются среди них умом, энергичностью и, конечно же, способностью делать деньги, хотя и поляки, то есть мазуры, в этом от них тоже не отстают.
Самой достопримечательной особенностью королевства Валдимир можно считать значительное преобладание числа титулованных особ над нетитулованными. В 1837 году там наблюдалось следующее соотношение: на 32 190 дворян приходилось всего 2076 лавочников.
Число казненных преступников в среднем за год составляло девять человек на четыре с половиной миллиона населения — цифра небольшая по всем меркам, учитывая крайнюю суровость правосудия в этой провинции. Однако именно в среде таких тихих и добродушных людей время от времени случаются самые зверские преступления, к тому же совершают их те, на кого не падает и тени подозрения.
Всего лишь шестнадцать лет назад в Тарновском округе, в Западной Галиции (эта провинция поделена на девять округов), произошло такое, о чем впоследствии светские дамы судачили у каминов долгие галицийские зимы напролет в течение многих лет.
Итак, в графстве Паркост есть деревушка под названием Поломия, в которой только и всего что восемь лачуг да еврейский трактир. Живут там в основном дровосеки, вырубающие в тамошнем лесу ели и доставляющие бревна к ближайшей речке, по которой древесина сплавляется дальше в Вислу. За аренду домов и земельных наделов денег они не платят, но обязаны отработать на землевладельца несколько дней в неделю — широко распространенный в Галиции обычай, чреватый всяческими обидами и притеснениями, если землевладелец требует от арендатора отработки именно в те дни, когда погода благоприятствует пахоте весной или сбору урожая осенью. Конечно, арендатор предпочел бы работать на своем клочке земли в такое время. Провинция небогата деньгами, и землевладельцы таким путем обеспечивают себе арендную плату.
Большинство селян в Поломии прозябают в крайней нищете: иное хозяйство держится на кукурузе, десятке кур да свинушке, разве что не давая умереть с голоду. Летом жители деревни собирают сосновую смолу, для чего с каждого дерева раз в двенадцать лет сдирается кусок коры, чтобы смола по капле стекала в глиняную посудину, установленную между корней. Зимой, как уже говорилось, они валят лес и скатывают бревна к реке.
Поломия не поражает красотой: она затерялась среди густого соснового бора, отчего деревушка выглядит мрачновато. Однако в погожий денек старушки любят посидеть на солнышке перед домом, вдыхая ни с чем не сравнимый запах сосен, чей аромат нежнее прославленных специй с Молуккских островов, ибо этот тонкий запах не угнетает и не подавляет человека, а, напротив, бодрит и радует. Внимая напеву ветра в верхушках сосен, похожему на звуки арфы, бабушки вяжут бесконечные чулки, пока внуки резвятся среди кустов вереска и папоротника.
Ближе к вечеру свою прелесть являет ельник. Лучи солнца скользят меж стволов, окрашивая кору в золотистые тона, или падают на просеку, зажигая ее веселым, оранжевым цветом, который смотрится особенно нарядно на фоне дремучего леса, напоминающего по цвету спелую, сизую сливу. Птицы спешат вернуться в свои гнезда, высоко в небе кречет ловит последний солнечный свет, а веселая белка резвится и скачет среди ветвей, прежде чем устроиться на ночлег.
Солнце клонится к закату, но все еще светло. Из леса доносятся пронзительные крики и шипение дикого кота; шлепает по болоту цапля; аист на трубе шинка пристраивается спать на одной ноге. У-ху — просыпается сова. Прислушаемся — из леса с песней возвращаются дровосеки.
Такова Поломия в летнюю пору, и подобных ей деревушек много раскидано по лесу, на расстоянии нескольких миль друг от друга. В каждой имеется своя пивная, обычно самое вместительное и прочное здание в деревне, а в некоторых есть и свои церквушки, заметные лишь благодаря колокольне.
Трудно поверить, чтобы от этой нищеты мог ожидать щедрот какой-нибудь нищий, и все же несколько лет назад именно в этих местах по воскресным дням у входа в церковь пристраивался один и тот же седобородый попрошайка и собирал подаяние.
Как известно, бедняки жалостливы и великодушны, а потому старый нищий обычно получал несколько медяков, да кто-нибудь из женщин снабжал его нехитрой снедью.
Изредка Святек — так звали нищего — носил по деревням на продажу дешевые самодельные побрякушки и бусы, однако чаще всего выпрашивал милостыню.
