Элоиза взбесилась:
— Плевала я на ваше копье! Единственное, что я хочу узнать: мои родители должны писать какие-то бумаги? Нет? Тогда — пока!
Вечером Элоиза вертелась вокруг Дедули, который читал газету носом к стенке, чтобы никто не морочил голову, пока тот не обернулся:
— Ну, что еще случилось?
— Дедуль, что ты думаешь насчет спортсменов?
Дедуля внимательно посмотрел на нее поверх очков.
— Таких, как твой папа? Потому что папа не против соревнований, да-да-да, теннис, футбол, регби, подписка на «Команду», велосипедом грешит… Конечно, папа — спортсмен. Тренируется, воткнув задницу в кресло перед телевизором.
Элоиза заплакала:
— Дедуля, ну, почему они все меня так достают? Они — просто все, все, все! — хотят, чтобы я бегала, прыгала, играла в пинг-понг или метала копье. Правда, копье — это даже приятно, я попробовала. Но я же его метнула прямо на улицу и могла кого-нибудь убить, Деду-уля!
— Какого черта — на улицу? Ты что — стояла слишком близко к ограде?
— Да нет же! Но… это трудно объяснить… Понимаешь, оказалось, что отправить подальше копье ничуть не сложнее, чем бросить камешек в реку… Ты же знаешь!
Когда Элоизе стукнуло восемь, Дедуля научил ее свистеть в два пальца, как мальчишку, а еще — удить рыбу спиннингом не хуже, чем он сам, и бросать камешки в воду как можно дальше — безо всяких там приспособлений, пожалуйста! К тому же, работая веслами на некоем подобии шлюпки, принадлежавшем их семье, Элоиза нарастила приличные мускулы. Ну и понятно, что поплавок забросить ей тоже труда не составляло…
Но, несмотря ни на что, Дедуля жил по принципу: чтоб поверить, надо проверить. И вот, в Пасхальное воскресенье, пока Камилла на вечерне молилась, как минимум, за пятерых, если не шестерых, он отправился с Элоизой на берег Параисского пруда:
— Покажи-ка!
Была заготовлена веретенообразная ветка длиной два метра десять сантиметров и весом шестьсот граммов — как положено. Все — в полном соответствии с объяснениями в спортивной энциклопедии: отполирована, отлакирована, снабжена красной полоской, чтобы захват был там, где надо. Роскошное копье, какое и не снилось Элоизе…
Девочка разбежалась, крикнула (обжегшись на молоке, на воду дуешь!): «Эй там, берегись!» — хотя пруд был пуст, потому что для рыбаков, выходящих на промысел, еще не закончилась сиеста, время не наступило, — и копье взлетело.
Оно сначала неслось по горизонтали, потом стало медленно опускаться и вошло в воду без брызг. Предусмотрительный Дедуля, надевший на него колечко с нейлоновой нитью, привязав ее конец к старой катушке спиннинга, насчитал сорок пять метров, вытаращил глаза — настолько же удивленный, сколь и польщенный успехом внучки — и только и смог выдавить из себя: «М-да…»
Но Элоиза уже покинула место своего спортивного подвига и, грустная, уселась на берегу. Если и Дедуля туда же, то кому теперь верить?
— Слушай, детка, но ты же и впрямь можешь послать его к чертям в ад! Так что же тебя смущает?
Элоиза принялась объяснять. Жиртрест, ну, в общем, месье Дарсей и мадам Камене, это учителя физкультуры, хотят заставить родителей записать ее в Федерацию. Эти два пентюха настаивают, чтобы она участвовала в соревнованиях и даже, чем черт не шутит, в чемпионатах!
— А я не хочу! Не хо-чу!!! Когда я вижу всех этих идиотов на велосипедах, или как они мяч гоняют, или еще какими-то глупостями занимаются, меня просто тошнит! Не говоря уже о том, как они балдеют от своих цацек и скачут на радостях, как блохи, урвав шоколадную медальку! И потом, им же надо всё-всё заполучить, спешно заработать все деньги, потому что в двадцать лет они уже выйдут на пенсию! Я считаю, что они все де-би-лы, сечешь? Это что, по-твоему, жизнь? Видел их рожи? Эта Моника — в глаза же бросается, какая она идиотка! И чем это все кончается? А Мартину помнишь? У нее в тридцать семь морщин больше, чем у бабули Камиллы в семьдесят пять! А Швед? Он, по-твоему, звезды с неба хватает, что ли? Ему тридцать пять, у него трое детей от трех разных жен, и ни гроша в кармане! Этот простофиля наверняка помрет под мостом… А он все лупит, и лупит, и лупит… дубина! Уж не говоря о футболистах, о тех парнях, которых попросту пристреливают, потому как их вроде заметили в лагере противников. Дебилы, разве нет?
Она перевела дыхание и начала снова:
— А я, я хочу спокойно учиться и выучиться, и потом помогать девчонкам переступить порог. Порог чего? Свободы! Черт побери, для девочек не существует тысячи способов, они, что, не понимают? Либо ты работаешь, либо ты наседка. Спасибочки! А ты говоришь о выборе…
— Раньше ты любила детишек.
— И сейчас люблю, но готовеньких.
Они расхохотались: старая история, десять лет промелькнуло, а она ничуть не изменилась. Разгневанная, лохматая, кулаки сжаты… Конечно, Элоиза уже не та малышка, которой больше нравилось, чтобы младенцы вылупливались из яйца, а не приходилось ждать, пока они созреют за девять месяцев, Элоиза теперь похожа на амазонку, этакий юный бриллиант в пятнадцать каратов, готовый приступить к завоеванию мира: «Всего мира, и не спорьте!»
Слишком уж часто она разочаровывалась в отце, подумал дед, слишком часто, но ведь и я, вполне может быть, слишком часто разочаровывал в себе Андре, когда он был еще «сыночком». Может быть, с этим ничего нельзя поделать…
Внезапно снова став маленькой и слабой, немыслимо нуждающейся в нежности, Элоиза съежилась на берегу пруда, уронила голову.
— И все-таки я обожаю копье, мне так нравится… Видеть, как оно летит, это — как праздник, да? Похоже на розового фламинго, выбирающего, где приземлиться…
Дед стоял:
— Тебе придется подняться, детка, я же не могу нагнуться к тебе, а хочется, чтобы ты меня поцеловала.
Элоиза вскочила:
— Прости, прости, Дедуля!
Она немножко поплакала, уткнувшись в его пропахшую нафталином куртку, он принялся утирать ей слезы: «Хватит, хватит, в конце концов», отдал ей свой большой белый платок: «Ну, зачем же так расстраиваться?»
Но на обратном пути сказал:
— Знаешь, я ведь, в общем-то, почти ничем не могу тебе помочь. Если откажусь за тебя, толку не будет. Решение должно исходить от тебя самой, от тебя одной, а то ведь…
Они шли медленно-медленно. Дорога вдоль берега в закатный час напоминала светлую ленту. Элоиза вспоминала, как в былые дни они — идя друг за дружкой — возвращались с реки. Она держалась тогда за веревочку, привязанную к поясу деда, вести ее за руку он не мог, потому что был нагружен удочками и богатым уловом. И если он увлекался и начинал шагать слишком быстро, она дергала за веревочку и кричала: «Тпру, моя лошадка, тпру, тпру!..»
Когда Камене с Дарсеем все-таки заявились, чтобы получить согласие родителей, Элоиза выслушала их, сжав зубы, потом, не обращая внимания на то, что ответит отец, ушла и только бросила на ходу:
