Все втроем они вернулись к маме — Элоиза с неудобно вывернутой рукой, потому что палец ее так и остался зажатым в кулачке малыша.
— Ну-ка, где нам тут дадут пососать? — воскликнула нянечка.
Мама расстегнула рубашку, прижала к себе Ритона, и он сразу же впился в сосок и стал жадно сосать.
Элоиза смотрела во все глаза:
— Это вы его научили так есть?
Тут все расхохотались.
— Да ты точно так же сосала, знаешь, — ласково сказала мама. — Этому не учат, это детишки инстинктивно делают. И ты тоже была маленькая обжора.
Элоиза скривилась:
— Да я терпеть не могу молоко!
— Ну, положим, это молоко ты любила! — заявил папа, готовый уже бежать отсюда: он не выносил больничных запахов, у него от них начинал живот болеть. — А теперь нам пора домой, пусть мама и братик отдыхают.
Дома Элоизе пришлось кое-что обдумать.
— А когда мне дадут его подержать? — спросила она в конце концов.
— Ты еще слишком мала, уронишь.
— Но я же не собираюсь носить его по комнате, хочу просто подержать на руках, совсем немножко.
Дедуля через стол наклонился к ней:
— Я тебе помогу. Вот увидишь, ничего тут нет трудного.
И когда мама с Ритоном вернулись из родильного дома, Элоиза первым делом уселась в кресло и принялась терпеливо ждать. Мальчик выглядел уже получше. Она протянула руки:
— Посмотри, мама! Я села глубоко-глубоко в кресло, я его буду хорошо держать.
Мама прижалась коленками к коленкам Элоизы и осторожно положила малыша ей на руки:
— Знаешь, он еще не видит, но если ты прижмешься щекой к его щечке, то он тебя унюхает и потом будет узнавать по запаху…
Папа суетился с фотоаппаратом, а Бабуля только усмехалась:
— Ну, конечно, мне его и не подумали предложить…
— А вы подумали о том, что надо прежде руки помыть, Бабуля?
Камилла в гневе вышла, хлопнув дверью, а Элоиза тем временем уже шептала на ушко братцу: «Ритон, ты мой самый любимый…» Она лизнула его щечку, пощекотала под подбородком. Ритон заерзал у нее на коленях, и пузырь у него на губах надулся большой-пребольшой.
Потом он как следует дернул сестренку за волосы, чуть не выдрав целую прядь, блаженно рыгнул и прикрыл шелковыми ресничками свои — уже черные! — глаза, продолжая вертеться на коленях Элоизы, которая старалась прижать его к себе покрепче, шепча ласковые словечки: «Мой Ритончик, ничего не бойся, я-то уж точно тебя не съем!»
Когда они с мамой стояли у колыбельки, куда уже уложили малыша, мама осторожно спросила:
— Значит, ты его любишь, твоего хорошенького братика?
— Нельзя сказать, что он хорошенький, — честно ответила Элоиза, — но любить, конечно, люблю!
Дедуля подумал, что у него-то самого брат, да и то сводный, появился, когда ему самому уже четырнадцать стукнуло. Тот был ничуть не красивее Ритона, но он бы не решился так прямо об этом сказать. Впрочем, никто его и не спрашивал.
Когда нужно было, чтобы громогласно гневающийся из-за двухминутного ожидания бутылочки с соской Ритон замолчал, на помощь звали Элоизу. Она сразу же прибегала, укладывала малыша себе на колени и рассказывала ему на ходу сочиненные бессмысленные истории, а то и просто говорила какие-то отдельные слова, что-то там мурлыкала, и он начинал веселиться и ворковать, а она смеялась… Она постоянно опекала его. А как-то объявила, что готова обернуться вокруг него, чтобы защитить: «Эти младенцы, которые родятся без скорлупы, такие хрупкие, Дедуля, ты себе и представить не можешь».
— Понимаешь, — размышляла вслух Элоиза, — я совсем не хочу быть млекопитающей. Я бы хотела, чтобы у меня родились совершенно готовые дети. Как ты думаешь, я — потом, когда вырасту — смогу иметь совершенно готовых детей? В таком случае я бы имела право еще и выбирать их…
— Но ты же не выбирала Ритона!
Девочка опустила голову. И, глядя в пол, прошептала:
— Бабулю я тоже не выбирала и предпочла бы другую, посимпатичнее.
А Дедуля, нежно погладив растрепанные кудряшки, ответил:
— Знаешь, я-то Бабулю выбрал сам, ну, и посмотри, к чему это привело, разве так лучше?
Они взглянули друг на друга. В глазах Элоизы дед прочитал трудную мысль: неужели можно настолько измениться? Но, может быть, он ошибается, может быть, он на самом деле не увидел ничего такого во взгляде своей внучки…
Он надеется умереть, так и не узнав этого. Оставит ли его когда-нибудь Элоиза или будет с ним до последнего дня? Нежная, ласковая, терпеливая… У стариков, как и у младенцев, нет скорлупы, которая защитила бы их от смерти. Но он пока не скажет ей этого, слишком еще мала. А когда повзрослеет, то, наверное, забудет о скорлупе.
3
Элоиза и фурункул
Вот уже несколько дней папа какой-то весь перекошенный. Элоиза никак не поймет, почему он переваливается с ноги на ногу, как утка, сидит на половине попы, да еще при этом ерзает в кресле, строя жуткие гримасы, и все время клонится вправо.
Хуже того: он то и дело запирается с мамой в спальне, и тогда не она поскуливает там вроде щенка, как обычно бывает, когда они запираются, а вовсе даже он — и не как щенок, а будто огромный пес — лает просто: «Ты мне делаешь бо-ольно!» Мама, похоже, злится и начинает вопить в ответ: «Но я же должна-а!» В общем, они, кажется, нашли какой-то новый способ развлекаться, думает Элоиза, вот только мне больше нравился прежний.
— Как ты думаешь, что они там делают? — кричит она прямо в ухо Дедуле, раскачивая его кресло.
Он только вздыхает. В Параисе Дедуля спит в пристройке, там попрохладнее, и позволяет себе немножко вздремнуть после обеда, прежде чем отправиться на рыбалку, когда спадет жара, а эта негодница Элоиза взяла да и разбудила его ни с того, ни с сего. Он прямо-таки стонет:
— Ну-у? Чего тебе еще надо?
Элоиза-то никогда не спит после обеда, только этого еще не хватало. «Жизнь так коротка», — напевает она, когда ее упрекают в том, что она пристает к людям, которые хотят отдохнуть! А вот Дядюшка Кюре, он того же, что и Элоиза, мнения. Впрочем, он, вообще, не насчет приставаний говорит, просто он все время повторяет, что у тех, кто рано встает и мало спит, хорошо учится, вовремя делает уроки и как Подобает молится Богу, впереди много времени и еще, «что плод твоего чрева благословен…». А Дедуля над этим смеется, интересно, почему?..
— Это существенно, видит Бог! — заключает Элоиза, обращаясь к своему пупсу. Выражение она позаимствовала у дяди Шарля, который приезжает в Параис только тогда, когда черешни начинают сыпаться дождем. Ей нравится, когда он так говорит, дядя Шарль. Может быть, потому, что он при этом грозно тычет пальцем в папу и богохульствует не хуже Дедули. «Андре, — говорит он, — твои предпочтения на бирже смехотворны, найти золотоносные рудники на островах Тихого океана почти столь же вероятно, как слитки золота у тебя на чердаке. А это существенно, видит Бог!» Нет, в общем, все, что он говорит, ничуть не интересно, это их взрослые дела, но «существенно» — такое красивое слово!