Элоиза вспоминает мягкое шарканье стоптанных туфель Эглантины в коридоре, ведущем в большую комнату. Обычно она стояла закрытой, но ее отперли для них, детей. Всю малышню собрали там, в этой комнате, которая помнится ей огромной, — теперь не надо топить во всем доме. К тому времени он совсем опустел, как копилки, как бочки в сводчатом подвале… Богатство растаяло, его унесли с собой войны, смерти… «Богатство не удержать на расстоянии», — так говорил Дедуля, может быть, вспоминая при этом дедушку Антуана. И потом, зачем шерстяные чулки, когда никому уже не хочется их наполнять или некому вместо вас опорожнить?
Мелкота вокруг нее возилась, одни смеялись, веселились, другие посапывали в уголке, третьи перекидывались словами и жестами, спорили, выясняли, кто вырастет самым большим, самым сильным, а то и самым глупым, почему бы нет? Старо как мир!
Хриплый, ломающийся голос двоюродного брата произнес: «О чем ты думаешь, Элоиза? Все время молчишь, на тебя это не похоже!»
«Я была любимицей Эглантины, — вспомнила Элоиза, — а почему — так никогда и не узнала. Она гладила меня обеими руками по голове, вздыхая и приговаривая, что я курчавая, как негритянка, и вечно сочиняю истории, чтобы утихомиривать толпу кузенов. Значит, вот так и делается выбор?»
Элоиза уже дремлет, очертания расплываются, воспоминания тают. Она ли говорит себе: «Обожаю штучки Жюли, как жаль что она умерла!» — или это та, давняя Элоиза?
— Не говори глупостей, Эглантина мелет невесть что.
— Замолчи! Когда я вырасту, я буду как Жюли, у меня в доме не будет мужчины!
— Почему?
— Но у меня будут дети, — решительно продолжает она, — больше того — я буду набирать их отовсюду! И буду рассказывать им истории про Дестрадов, а они потом тоже станут их рассказывать, и это никогда не кончится!
Элоиза плачет во сне: «Жюли, слышишь ли ты меня оттуда, где ты оказалась? Скажи, ты признаешь своими моих паршивцев, которые пока и не знают ничего ни о тебе, ни о твоем чертовом языке? Мне хотелось заполучить совсем готовых ребятишек, но как видишь, пришлось самой потрудиться!»
Имя забывается, а вот истории… каждый будет приукрашивать их на свой лад, так всегда случается. Придется ей однажды решиться, выбрать вечер посвободнее, устроиться, само собой, у камина, и приберечь под конец нежности, и оставить на сладкое грезы. Да, надо все это передать дальше.
Элоиза, не просыпаясь, тихонько смеется: и кто только наградил ее этими непроходимо курчавыми волосами? Поговаривали, будто Эглантина, под конец войны 14-го года, отпраздновала перемирие задолго до возвращения Пьера с довольно-таки темнокожим американцем… ну, это давние дела, не поспоришь. Но что касается ее самой — осталась только самая легкая примесь негритянской крови, чуть-чуть подаренной солнцем смуглоты. Неверный Пьер, должно быть, и сам в двери с трудом протискивался, рогами за притолоку цеплялся! Может, это Жюли со своего облака отпускает замечания насчет того, у кого из двоих рога длиннее? Жюли — все такая же ехидная, какой была при жизни!
До чего красивую жизнь прожили эти женщины! Иногда Элоизе хотелось бы жить так же. Но ничто никогда не повторяется. И потом, что хорошего — знать все наперед?
Дверь приоткрылась, все трое детей столпились на пороге.
— Поживее, вы там, — шипит Корали из-под своего платка, — у меня ноги замерзли.
— Ма, проснись, — шепчет Эмили, — папа звонит.
Элоиза вихрем срывается с постели, расталкивает детей, босиком бежит в кабинет, до них доносится: «Алло, Ганс, это ты, милый?» Вихрем проносится обратно, кружится в ночной рубашке, хватает детей, сгребает в кучу, заталкивает под одеяло, как бы не простудились! Щекочет их под рубашками:
— Крошки мои, ваш папа приедет завтра вечером, как раз вовремя!
Корали поднимает глаза к потолку:
— Конечно, Рождество, и все опять будут целоваться по углам, я так и знала!
— Ты что-то имеешь против?
— Нет, просто папа не болел свинкой, так что придется держаться подальше, опять меня и не приласкает никто.
Мать притягивает ее к себе:
— Ревнуешь, вот как! Иди сюда, козочка моя, может, тебя и не приласкают, зато в утешение намажут двойным слоем мази! А остальные давайте живо под душ, папа приезжает!
— Мама, — стонет Эмили, — сейчас четыре часа утра, и у нас каникулы!
Они дружно падают в большую нагретую постель, возятся, и вдруг Жюльен показывает пальцем на мать. Они переглядываются и тихонько смеются. Элоиза мгновенно уснула — блаженно отключилась, прижав полотенце к груди, а вода между тем так и хлещет в пустую ванну.
— Ну вот, — ворчит зануда Корали, — теперь она дрыхнет, а кто пойдет кран закрывать?
2
Время вишен
Дети улеглись. Элоизе удалось затолкать их в постель только после того, как она во всех подробностях рассказала о том, что приключилось однажды с Ритоном 24 декабря. Причем сам Ритон, слушая ее, смеялся громче всех.
Ему тогда было восемь лет, и он отказывался идти в постель с упорством истинного ученого, желающего проверить свою гипотезу. Он слышал, что Рождественский Дед приходит через трубу, вот и уселся перед камином, чтобы дождаться его появления.
— Ритон в чудеса уже не верил, как и вы, — прибавила Элоиза, блеснув глазами, — но не решался в этом признаться из страха, что не получит подарков, — тоже, само собой, как и вы! — и намерен был ждать, сколько потребуется… что совершенно не устраивало остальных! «Старики», хоть и без Рождественского Деда, собирались попировать во взрослой компании и «немного встряхнуться», как говаривал Дедуля!
Поначалу, слушая эту историю, дети из осторожности не реагировали и только смотрели на Элоизу невинными глазами: с этими родителями ничего никогда не знаешь наверняка! Конечно, вчера крыса Корали всюду сунула свой нос, заглянула даже под ванну и в отцовскую каморку, куда доступ был запрещен, и, убедившись в наличии перевязанных лентами свертков, успокоилась сама и успокоила остальных: «Все в порядке, они воображают, будто мы в Рождественского Деда еще верим!» Само собой, признаться, что это не так, — дело опасное, полное непредвиденных поворотов. А им-то всего только и надо было, что подольше не ложиться и потихоньку допить остатки шампанского.
В свое время и Ритону хотелось того же, так ведь? «Нет ничего нового под луной», — заявила Розали, которую, собственно, никто не спрашивал! Но, кроме того, чтобы убедиться в своей правоте и доказать «старикам» их глупость, у Ритона была еще одна цель: подольше оставаться во взрослой компании — а может, только для того все и делалось! Однако Дедулю не проведешь, он все прекрасно понял и, забравшись на чердак, не без труда спустил через дымоход маску черта с двумя горящими лампочками вместо глаз.
— Я так перепугался, — хохочет Ритон тридцать лет спустя, — что стал зеленее травы, и за рождественским ужином мне кусок в горло не лез. Ну вот, теперь вы знаете, какие сюрпризы вас ждут. Все, малышня, быстро по постелям!
