При одном только воспоминании об этом Ритон принимается потирать левую ягодицу, то место, куда Корали однажды вонзила клыки. Временами он устало прикрывает глаза: стоит ли делать детей, чтобы напороться на «повтор»… Камилла была не подарок, и Корали растет такой же.
Она перестала терзать зубами плоть всей семьи в шесть лет, после того как однажды вечером Элоиза с ледяной решимостью (или безучастностью) ухватила Корали пониже спины и всерьез куснула. Сохраняя полное спокойствие. Малышка завопила, с недоверчивым изумлением осмотрела укушенное место в зеркале, потом бросилась к матери:
— Ну почему?
— А почему бы и нет? Ты же это делаешь.
Марианна, помешавшаяся на Лакане,
[28]
трясла в воздухе пальцем и твердила, что и в самом деле нет ничего лучше показательной взаимности. Потом она смеялась вместе с другими, но глаза у нее оставались грустными. Они с Элоизой спорили в кухне.
— Неужели это было так необходимо? — спрашивала Марианна.
— Я ей двадцать раз говорила, что кусаться нельзя. И все без толку. Посмотрим, что будет теперь. И запомни, я проделаю это столько раз, сколько потребуется!
Обошлось без рецидивов.
— Мгновенное исцеление, — веселился Ритон, — по части здравого смысла на мою сестру вполне можно положиться, она не подведет.
Кусаться Корали перестала, она нашла иной способ отравлять другим жизнь, и двигала ею при этом неутолимая жадность. «В общем-то, — глубокомысленно заявлял ее брат, — она делает все для того, чтобы ее ненавидели, но при этом надеется, что ее все-таки будут любить. Вот только ничего у нее не выходит».
У Корали занятия начинаются только в десять, она бродит по дому: «Почему они нас не взяли…» Услышав шум, настораживается, бежит в кухню, а там мадам Неккер-Бонтан, она же Розали, переобувается и вздыхает, влезая в рваные, дырка на дырке, туфли со стоптанными задниками:
— Я сегодня совершенно не собиралась приходить. Что поделаешь, это жизнь. А тебе чего надо?
— Розали, почему они нас не взяли?
— А тебе хотелось поехать на похороны бабушки?
— Нет, но…
— Просто ты всегда всем недовольна, никогда не знаешь, к чему бы еще прицепиться. Тебя берут — ты зудишь, не берут — опять зудишь. До чего паршивая девчонка, хуже блохастой кошки!
Кухонная дверь грохает, со звоном сыплются кастрюли. Розали пожимает плечами, поглубже всовывает ноги в изношенные туфли (которые надевает, чтобы мыть полы, поясняет она, когда считает нужным оправдать их существование), подбирает посуду, ставит ее на стол и выходит.
На лестнице стоит Жюльен, он уже вернулся:
— Учителя английского послали на стажировку, а нас даже не предупредили, вот свинство, а тут что за шум?
— Не догадываешься? Твоя сестра тихонько прикрыла дверь.
Они смеются. Иногда Жюльену приходит в голову, что с противными девчонками надо бы поступать, как с лишними котятами, но это, наверное, бесчеловечно. И, к тому же, запрещено законом.
Розали входит в ванную, пинком загоняет Корали под душ, поворачивает кран:
— Может, у тебя в голове прояснится!
Корали, у которой с волос ручьями течет вода, тупо смотрит на нее.
— Мне давно хотелось тобой заняться, девочка моя. В память о твоей бабушке я воспользуюсь тем, что мы остались вдвоем. Тобой необходимо руководить! — Она отступает: — Теперь обсохни, потом придешь в кухню, повесишь по местам все, что свалила на пол, и только после этого пойдешь в школу. И запомни, я не пожалею воды на твою лисью мордочку — как бы там ни было, ты все равно моешься слишком редко.
— Розали, ты коровища.
Не прошло и полсекунды — Корали снова окатили водой:
— Давай вытирайся, я жду. Мне, знаешь ли, торопиться некуда.
Девчонка, вроде бы укрощенная, вылезает из ванны, хватает полотенце и бросается к двери.
— За кого ты меня держишь? — Розали помахивает ключом. — Я все еще жду, Корали. — Голос внезапно становится сухим.
На этот раз все происходит так, как она просила: Корали вешает на место планку и кастрюли, подметает и потихоньку скрывается. Розали ждет ее у ограды — и как только эта толстуха умудряется так быстро передвигаться?
— Когда уходишь из дома, надо сказать «до свиданья» или хотя бы «пока».
Корали пытается проскользнуть под рукой, придерживающей калитку, но от оплеухи летит прямиком в яму для кресс-салата:
— Я жду, Корали.
Зачерпнув туфлей воды, девчонка направляется к выходу:
— До свиданья, пока. — Ее хлюпающая туфля оставляет на тротуаре мокрый след, она шмыгает носом: — Сволочь, вот сволочь.
Но толстуха уже ушла в дом.
Розали безмятежно чистит зеленую фасоль, размышляя над старым добрым правилом: «Если не удается заставить себя полюбить, сделай так, чтобы тебя боялись». Ну и пусть девчонка ее ненавидит, ей на это начхать, как говорят эти сукины детишки. Единственное, чего ей, Розали Неккер, хочется, единственное, к чему она стремится, это чтобы царил полный покой. И еще она хочет попробовать применить к Корали то, что когда-то сделали с ней самой. То, что бабуля Элен… Она энергично сморкается: «Терпеть не могу вот так раскисать».
Ребятки сказали, что вернутся поздно, ну и хорошо. Превосходно. Розали в том же темпе вытирает мебель, пылесосит, моет полы, бросает возмущенный взгляд на немыслимый беспорядок в комнате Корали и закрывает дверь. Ничего, с этим еще успеется! Возвращается в кухню, запускает стиральную машину, гладит вчерашнее белье, слушает радио. Жюпетт стонет, что его не понимают, Жоспен — что его поняли, а толку чуть. Словом, поди разберись. Сегодня надо жить надеждой, иначе тебе вообще ничего не светит! Ширак может сколько угодно, стиснув зубы, надсадно хрипеть об интеграции, безработице среди молодежи, Израиле — Палестине и всем таком прочем, а по мне, так иди оно все в задницу! Потому что все это не стоит любви.
Поставив фасоль на огонь, Розали бежит к телефону. Они уже приехали?
— Который же теперь час? Да, приятель, вы явно поднажали, ну и я, надо сказать, не отстала! Дом блестит, как новенькая монетка. Ну что, как там дела? Понятно. Дети? Они еще не вернулись, Жюльен на футболе, у Эмили практические занятия, а Корали… хотя бы вымыта, уже хорошо. Она, похоже, задержится в школе.
Молчание затягивается.
— Что означает — вымыта? Я сунула ее под душ, потому что она устроила бардак у меня на кухне. Да нет, Ганс, все в порядке, когда я говорю, никто не возникает, можешь мне поверить! А как ты, девочка моя?
Голос у Элоизы срывается:
— Хорошо, насколько это возможно, Розали. Папа более или менее…
