После ее ухода этот тип недружелюбно поинтересовался, каким это образом Элоизе удалось познакомиться с графиней. До чего же противный! Единственное более-менее забавное — это не значит, что приятное, — воспоминание, которое сохранилось о нем у Элоизы, сближает его с бабулей Камиллой. Каждый день он наполнял ванну, в которой после него должны были купаться его жена, племянник и невестка. Именно в таком порядке. «Он сам его установил», — с горечью рассказывала вторая продавщица, наверное, ей тоже пришлось через это пройти! Нет, он еще хуже Камиллы, в его случае мы имеем дело с чем-то куда более извращенным, чем обычная скупость.
Да ладно, хватит о нем. После того, первого раза Элоиза, по крайней мере, один день в неделю отдавала Армони и ее похлебке. Нередко она звонила, предупреждая: ничего готовить не надо, она принесет попробовать новое блюдо… и вваливалась в крохотную квартирку с коробочками и баночками, задыхаясь оттого, что пришлось подниматься по лестнице.
— И с годами крутые ступеньки ниже казаться не стали, — ворчит Элоиза.
Армони была лакомкой и любила говорить, что в этом виновата Элоиза. Она ставила приборы на маленький столик.
Элоиза очень долго считала, что это ради нее Армони достает из буфета свой лиможский фарфор, свои резные хрустальные бокалы, свои вышитые салфетки, но потом в конце концов осознала, что вся эта изысканность — неотъемлемая сторона повседневности, привычка, с которой следует считаться. Первый урок «красивой жизни», который я получила, думает она. И просто сказочное везение — в каком-то смысле унаследовать это умение жить от старой дамы, с которой нас разделяли три поколения.
Армони была женским вариантом Дедули. Так же, как Дедуля, она говорила, что жизнь цепляется только за тех, кто ею дорожит, только Армони мило нашептывала это, он же орал, стуча кулаком по столу… Это не жизнь — когда ешь прямо из магазинных коробок, «трескаешь» за столом, усыпанным крошками от предыдущей трапезы, это не жизнь — когда ложишься спать в неубранную с утра постель или проводишь весь день в том, что напялил, встав с этой постели. Вечером Армони одевалась; это означало, что она меняла воротничок, выбирала другое кольцо, припудривалась. Она выкладывала на фарфоровую тарелку ломтик ветчины, переливала в чашку йогурт. Вот так надо жить, чтобы согласиться умереть не раньше чем в девяносто восемь лет. Дедуля летом и зимой мылся под краном во дворе.
Ах, черт, до чего больно вспоминать! — Элоиза вытирает глаза.
Из бабушек Элоизе довелось знать только злобную грязнулю Камиллу. Религиозные ухищрения еще ни одного человека на свете не окружили веянием святости — от Камиллы несло потом, Камилла ела прямо из кастрюль, а новое, — нет, простите, чистое белье она надевала только тогда, когда невестке удавалось выбросить в помойку омерзительные тряпки, служившие старухе «исподним». Камилла умерла в семьдесят восемь лет от неаппетитного рака, очень походившего на нее саму! А вот тетя Армони была прелестным образцом той старой дамы из пьесы, какой нам рано или поздно начинает не хватать.
Элоиза прикрывает глаза. На самом деле Армони не была веселой, она была смешливой, она пряталась за смехом даже в самых нелепых или страшных ситуациях. «Видишь ли, — объясняла она, — когда любишь жизнь, когда с ликованием раскрываешься даже навстречу худшему, избыток чего бы то ни было никогда не помешает». К этому она ничего не прибавляла. Конечно, конфликты и ее стороной не обходили, но она раз и навсегда предпочла вступать в них, вместо того чтобы терпеть.
Один раз, когда день выдался повеселее других, она с заговорщическим видом принялась тасовать карты: сейчас предскажет будущее. Элоиза сразу поняла, что готовится нечто важное: Армони в каком-то смысле решила наставить ее на тот путь, с которого она не должна сворачивать.
— На самом деле я читаю по лицам, понимаешь, по рукам, по жестам, по невольным движениям. Карты нужны только для того, чтобы отвести глаза «клиенту», не дать заметить, что я присматриваюсь, что я прислушиваюсь. Смешав карты, старательно выкладываю их перед собой на столе, а сама наблюдаю за тем, как у нее затуманится взгляд, как она затаит дыхание, как шевельнет ноздрями. Потом произношу какую-нибудь отвлеченную фразу и подстерегаю внезапный румянец, нервное постукивание ногой. Тело не умеет молчать, дорогая моя. Когда ты садишься играть в покер — теперь я уже могу тебе об этом сказать, — ты кого угодно можешь обмануть, только не меня. Но никто не приглядывается к тому, к чему следовало бы приглядеться.
Прежде чем сесть за стол, — продолжала она, раскладывая колоду, — начинай болтать, рассыпай слова и примечай, кого они заденут. Тебе кажется, что ты говоришь вполне безобидные вещи, но для твоих партнерш это далеко не всегда так невинно звучит. А больше ничего с «клиентками», знаешь ли, и не делают. Не старайся скрыть нетерпение, раздражение, удовольствие, предоставь противникам возможность насладиться твоими промахами, сама же тем временем подстерегай их собственные, а потом начинай играть, играй по-настоящему, развлекайся, получай удовольствие от того, что они прячут, вместо того чтобы радоваться тому, что у тебя на руках! Нет ничего более увлекательного, чем видеть, оставаясь невидимой, именно потому, что позволяешь себя разгадывать…
И тут Армони склонилась над своим раскладом:
— Ты будешь сама по себе, молчаливая и спокойная, но невыносимая для жадных и завистливых. У тебя мало что будет, но им будет недоставать всего остального! Вот и все, девочка моя, остаются несущественные детали. Мужчин, — лукаво прибавила она, — вокруг тебя будет полным-полно. Держи при себе, любовниками или друзьями, только исполинов, остальных гони. Первых не обязательно пускать в постель, хотя это единственный способ отдалить их от твоего подлинного существования. Постель, и больше ничего, девочка моя, это в самый раз для тех, кем не хочешь себя обременять. Разумеется, я сейчас говорю не о любви, и пусть твое сердечко бьется, раз уж так надо! Ты ведь угадала, что я имею в виду, правда? Речь идет о теле, а иногда больше ни о чем другом… Пусть себе беснуется, если хочет! Но свой разум, свой интеллект, то, что имеет значение и через некоторое время начинает требовать своего, дураку задешево не отдавай, даже если тебя к нему очень потянет. Муж растратил десять лет моей жизни, а я только и получила, что вывод, к которому следовало бы прийти намного раньше! Не бери с меня пример, Элоиза, не выходи замуж. Или уж выходи так, чтобы избранник того стоил!
Первая ее банальность…
При взгляде на всех этих бессердечных валетов, которых она выложила рядком, так и напрашивался довольно резкий ответ — Армони плутовала, Элоиза знала это, и сама Армони знала, что она все поняла, но тем не менее! И где же она, родимая, в конце концов, вылавливала этих пресловутых богатых любовников, этих бубновых королей, которые так и не смогли поддержать огонь в ее прогоревшем «очаге», не сняли с мели ее суденышко?
Армони выпрямилась с горделивым, немного судорожным смешком: она считает, что грех сладок только тогда, когда грешишь бескорыстно.
— Я любила тела, но никогда не давала повода это обсуждать. В мое время не выставляли напоказ благосклонность. Приключения проживали не для галерки, а для себя, это совсем другое дело. В один прекрасный день тела, в первую очередь — мое собственное, начали сдавать, и тогда их общение из постели переместилось в кресло. Вот тут-то и годятся исполины: они умеют заменить любовные жесты словами нежности.
