И в то же мгновение рука его сама собой жирно перечеркнула ненавистную бумагу.
— Да, я делаю это, потому что я уже старый человек, который должен продолжать работать на своей земле, где он всю жизнь пахал и сеял.
Хок Маттс Эриксон с большим смущением повернулся к управляющему и показал ему бумагу.
— Господин управляющий, извините меня, я и, правда, хотел продать вам имение, но я не могу этого сделать.
VI
Майским днем в Ингмарсгорде был аукцион. День стоял чудный: было тепло, как летом! Работники сняли длинные белые шубы и ходили в одних сюртуках; женщины были в широких белых блузках, какие носят летом.
Жена учителя собиралась на аукцион. Гертруда отказалась пойти с ней, а у Сторма были уроки. Собравшись, матушка Стина приотворила дверь в класс и кивнула мужу на прощанье. Он как раз рассказывал детям о разрушении Ниневии; лицо у него при этом было такое свирепое, что дети дрожали от страха.
По пути в Ингмарсгорд матушка Стина то и дело останавливалась, то перед цветущим кустом черемухи, то перед холмиком, покрытым белыми, благоухающими ландышами. «Можно насладиться всей этой красотой, и не уезжая в Иерусалим», — думала она.
С матушкой Стиной случилось то же, что и со многими в деревне: с тех пор как хелльгумианцы стали называть деревню Содомом и решили покинуть ее, она еще больше полюбила свою родную землю.
Она рвала цветы и с нежностью любовалась на них. «Если бы мы были так дурны, как они говорят, — думала она, — то Господу Богу ничего бы ни стоило уничтожить нас. Он мог бы послать вечный мороз и холод. Но, если милостивый Господь снова посылает нам весну и тепло, значит мы все-таки не заслуживаем погибели».
Придя в Ингмарсгорд, матушка Стина остановилась и с грустью огляделась.
«Я, пожалуй, вернусь назад: не могу видеть, как будут разорять это старое гнездо».
На самом деле ей было слишком любопытно знать, за кем останется усадьба, и она передумала уходить.
Как только было объявлено о продаже именья, Ингмар начал хлопотать о покупке. У него было всего-навсего шесть тысяч крон, а акционерное общество, которому принадлежали лесопильни Бергсона, предлагали Хальвору двадцать пять тысяч. Ингмару удалось занять денег на ту же сумму, но тогда акционерное общество предложило заплатить тридцать тысяч, Ингмар побоялся взять на себя слишком крупный долг.
Самое печальное было не только то, что таким путем Ингмарсоны навсегда теряли свое именье, потому что акционерное общество никогда не перепродавало своих покупок, а главным образом то, что оно могло не сдать Ингмару в аренду лесопильню Лангфорса, и таким образом он лишался куска хлеба.
Тогда нечего было и думать сыграть осенью свадьбу. Ему, вероятно, придется искать работу где-нибудь в другом месте.
В душе матушка Стина была настроена против Хальвора и Карин. «Надеюсь, — думала она, — что Карин не подойдет и не заговорит со мной, потому что тогда я не удержусь в скажу ей, как дурно они поступили с Ингмаром. Нет, я не выдержу и скажу ей, что это из-за нее Ингмар не владеет теперь имением. Правда, я слышала, что на путешествие им надо очень много денег. Все-таки удивительно, как у Карин хватает духу продать свое родовое гнездо акционерному обществу, которое вырубит весь лес и вконец забросит сельское хозяйство?»
Кроме акционерного общества, на именье нашелся еще покупатель: это был богатый волостной судья Бергер Свен Персон. Матушка Стина возлагала на него все свои надежды, потому что Свен Персон был человек благородный, и, конечно, он отдал бы Ингмару лесопильню.
«Свен Персон не забудет, как бегал здесь по двору бедным пастухом, — думала матушка Стина, — ведь только благодаря помощи Ингмара-старшего он вышел в люди».
Большинство пришедших на аукцион не пошли в дом, а оставались на дворе. Жена учителя последовала их примеру, села на кучу досок и стала внимательно осматриваться, как делают всегда, прощаясь с дорогими местами.
Двор с трех сторон был обнесен хозяйственными постройками, посередине на опорах была выстроена маленькая кладовая. Все постройки выглядели еще крепкими и не старыми, кроме крытого прохода с резной балюстрадой на крыше, ведущего от входа в жилые комнаты, и другого прохода, еще более старинного, с изъеденными столбами, который вел в пивоварню.
Матушка Стина думала о всех Ингмарсонах, которые жили здесь. Казалось, она видит, как они проходят по двору, возвращаясь с работ домой. Она видела высокие сгорбленные фигуры людей, которые боятся быть назойливыми или занять не свое место.
Она думала о всех трудолюбивых и честных людях, живших здесь.
«Не следовало этого допускать, — думала она об аукционе, — власти должны были запретить это».
Матушке Стине было тяжелее, чем если бы продавали ее собственный дом.
Аукцион еще не начался, а на дворе толпилось уже много народу. Одни входили в стойла, осматривая скот, другие рассматривали земледельческие орудия, тележки, плуги и топоры, сложенные вместе на дворе.
Видя крестьянок, выходящих из стойла, матушка Стина думала: «Вот матушка Инга и матушка Густа выбрали себе по корове. И потом вы будете хвастаться, что ваши коровы старой хорошей породы из Ингмарсгорда».
Она насмешливо улыбнулась, видя, как Бакстуг Нильс осматривает один из плугов.
«Нильс будет считать себя крупным землевладельцем, когда начнет пахать плугом, который служил еще Ингмару-старшему», — пробормотала она про себя.
Мало-помалу вокруг вещей, выставленных на дворе, собиралось все больше народа. Все с удивлением осматривали старинные орудия, такие старые, что даже нельзя было понять, зачем они нужны. Многие из присутствующих позволяли себе непочтительно смеяться над старыми санями. Сани были древние, ярко выкрашенные в красное с золотом; сбруя была украшена пестрыми шерстяными кистями и белыми маленькими раковинами.
И опять матушка Стина вспомнила, как старые Ингмарсоны выезжали в этих старых санях, когда возвращались с какого-нибудь праздника или ехали с новобрачной домой после венчания. — «Сколько хороших людей покидает деревню», — подумала она. У матушки Стины было такое чувство, словно все Ингмарсоны до этого дня продолжали жить здесь, а теперь все их имущество и достояние рассеивается, как дым.
«Хотела бы я знать, где сейчас Ингмар и что он чувствует, — спросила она себя. — Если мне так тяжело, то насколько же тяжелее ему!»
Погода была такая хорошая, что аукционист предложил все движимое имущество вынести во двор, чтобы избежать толчеи в комнатах. Работники и служанки начали выносить ящики и сундуки, разрисованные розами и тюльпанами. Многие из них не открывались веками. Выносили серебряные кувшины, старинную медную утварь, самопрялки, чесалки и всевозможные ткацкие приборы.
Вокруг этих хозяйственных принадлежностей толпились крестьянки, брали их в руки и рассматривали, держа перед глазами.
