— Невзятые гробы лежат вон там, в яме, — сказал рабочий, указывая в сторону. — Пойдем, я покажу тебе. Вы можете их взять и похоронить.
Рабочий пошел с кладбища, и Хальвор последовал за ним. Когда они перелезали через разрушенную стену, Хальвор поднял камень. Рабочий спокойно и уверенно шел вперед, а Хальвор следовал за ним, сжимая камень в руке.
— Как странно, что он меня не боится, — произнес Хальвор громко по-шведски. — Он идет впереди меня. Ведь он тоже выбрасывал гробы. Он выбросил в общую яму и гроб моей Греты. Малютка Грета, моя маленькая Грета, — продолжал он, — она была такой прелестной, что заслуживала мраморного гроба, а ей не дали спокойно лежать даже в ее гробике из жалких досок!
— Может быть, даже этот самый человек и выкопал ее гроб, — пробормотал Хальвор, поднимая руку с камнем. — Никогда еще я не испытывал такого желания расколотить что-нибудь, как теперь этот арабский череп под его красной феской. Я скажу тебе только, что это была малютка Грета из Ингмарсгорда, — продолжал он, выпрямляясь, — и она по праву должна была бы лежать рядом с Ингмаром-старшим. Она происходила из такого рода, что имела право до Страшного суда покоиться в своей могиле. Здесь по ней не справляли поминок, не звонили в колокола, когда несли ее тело на кладбище, и даже отпевал ее не настоящий священник. И все-таки это не давало тебе права выбрасывать ее из могилы. И если я и не был хорошим отцом по отношению к ней, то ты должен понимать, что я еще не так плох, чтобы позволить выбросить ее из могилы.
Хальвор поднял камень, прицеливаясь, и, вероятно, бросил бы его, но рабочий в эту минуту остановился и обернулся к Хальвору.
— Вот ваши гробы, — сказал он.
Между кучами мусора и обломков была вырыта глубокая яма и в нее были свалены черные гробы колонистов. Их бросили без всякой осторожности, так что некоторые старые гробы разбились, и из них выглядывали трупы. Часть гробов опрокинулась, крышки были сдвинуты, и из них торчали длинные, высохшие руки, словно пытавшиеся перевернуть гробы обратно.
Когда Хальвор стоял, глядя в яму, взгляд работника случайно упал на его руку, так судорожно сжимавшую камень, что пальцы побелели. Рабочий перевел взгляд от руки Хальвора на его лицо и, похоже, прочел на нем нечто ужасное, потому что громко вскрикнул и бросился бежать со всех ног.
Но Хальвор уже не думал о нем, он был подавлен представшим перед ним зрелищем. Ужаснее всего было то, что острый запах тления разносился далеко вокруг. Высоко в небе кружились коршуны и ждали только наступления ночи, чтобы спуститься на трупы. Издалека слышалось жужжанье черных и желтых мошек, которые тучами носились над гробами. Прибежало несколько бездомных собак: высунув языки, сидели они на краях ямы, заглядывая вниз.
Хальвор с ужасом вспомнил о том, что он находится на склоне Энномовой долины, вблизи того места, где некогда пылал огонь геенны.
— И правда, это геенна, это жилище ужаса! — воскликнул он.
Он недолго простоял в созерцании этой картины. Хальвор спрыгнул в яму, раскидывая гробы и пробираясь между покойниками, он искал гроб малютки Греты. Наконец, найдя его, Хальвор поднял гроб на плечи и выбрался из ямы.
— Пусть она не думает, что отец хоть на одну ночь оставит ее лежать в этом ужасном месте! Дорогое мое дитя, — говорил он серьезным и убедительным голосом, как бы желая оправдаться перед мертвой, — милая маленькая Грета, ведь мы ничего не знали об этом. Никто не знал, что тебя выбросят из земли. Всех других оповестили о продаже земли, а нас нет. Они не смотрят на нас как на людей, поэтому не сочли нужным даже дать нам знать об этом.
Поднявшись с гробом из ямы, Хальвор опять почувствовал, что в сердце у него что-то не в порядке. Ему снова пришлось сесть и подождать, пока пройдет приступ боли.
— Не бойся, дитя мое, — зашептал он снова. — Это скоро пройдет, не думай, что у меня не хватит сил унести тебя отсюда.
Силы постепенно возвращались к нему, и с гробом на плечах Хальвор направился к Иерусалиму.
Когда он шел по узкой тропинке вдоль городской стены, все вокруг являлось ему в новом свете. Стены и башенные громады внушали ему ужас, все они смотрели так враждебно и грозно. Чужая земля и чужой город радовались его горю.
— Не сердись на твоего отца, дитя мое, не сердись, что он привез тебя в эту жестокую страну, — молил он. — Если бы ты умерла на родине, — там о тебе заплакал бы лес и застонали горы, но это безжалостная страна.
Крестьянин шел все медленнее, чувствуя, что сердце его ослабевает, словно ему не хватает силы гнать кровь по жилам. Он пришел в отчаяние, чувствуя свою беспомощность, и больше всего его приводила в ужас мысль, что он здесь в чужой стране, где никто его даже не пожалеет.
Хальвор завернул за угол и шел теперь вдоль западной стены. Иосафатова долина, усыпанная гробницами, расстилалась у его ног.
«И вот здесь восстанут мертвые и произойдет Страшный суд», — подумал он.
— Что скажет мне Господь в этот судный день, мне, который привел своих ближних в Иерусалим, этот город смерти? — вопрошал он себя. — И я убеждал своих соседей и родных, чтобы они переселялись в это место ужаса. Они все обвинят меня перед Господом.
Хальвору казалось, что он слышит отовсюду голоса своих односельчан, поднявшихся против него: «Мы верили ему, а он привел нас в страну, где мы были хуже собак, в город, который убил нас своей жестокостью».
Хальвор старался стряхнуть с себя эти мысли и больше не думать об этом. Но это было не так-то легко, он разом видел все препятствия и опасности, грозящие его единоверцам. Он думал о горькой нищете, которая наступит в самом скором времени, потому что гордонисты не брали никакого вознаграждения за работу; он думал о тяжелом климате и болезнях, которые разрушали их здоровье, и в то же время он думал о сложности принятых ими обетов, ведь они повлекут за собой раскол и гибель. Хальвор чувствовал себя смертельно усталым.
— Для нас так же невозможно оставаться здесь дольше, как невозможно обрабатывать эту землю или пить воду из этих источников! — воскликнул он.
Крестьянин шел все медленнее; он так устал и измучился.
Колонисты сидели уже за ужином, когда у ворот раздался слабый звонок.
Отворив ворота, они увидели, что Тимс Хальвор сидит у стены на земле, едва дыша. Возле него стоял гроб его малютки-дочери, он брал отдельные цветочки из большого увядшего букета анемонов и рассыпал их по гробу.
Ворота отпер Льюнг Бьорн. Ему показалось, что Хальвор что-то говорит ему, и он наклонился, чтобы лучше слышать.
Хальвор несколько раз напрасно пытался заговорить, наконец ему удалось произнести несколько слов.
— Наших умерших выбросили, — сказал он, — они лежат под открытым небом там, в геенне. Вы должны сегодня же ночью унести их.
— Что ты говоришь? — спросил Льюнг Бьорн, он не мог понять, в чем было дело.
Умирающий собрался с последними силами и приподнялся:
