— Они выбросили наших умерших из могил, Бьорн. Сегодня ночью все наши должны пойти в геенну и взять их оттуда.
С этими словами Хальвор снова со стоном опустился на землю.
— Я чувствую себя очень слабым, Бьорн; у меня должно быть что-нибудь с сердцем, — прошептал он. — Я боялся, что умру, не успев сообщить вам об этом. Малютку Грету я принес сюда, но других принести не мог.
Бьорн опустился рядом с ним на колени.
— Не хочешь ли ты войти в дом, Хальвор? — спросил он.
Но Хальвор его не слышал.
— Обещай мне, Бьорн, как следует похоронить малютку Грету. Она не должна думать, что у нее был плохой отец.
— Да-да, — сказал Бьорн, — но не хочешь ли ты попробовать войти в дом?
Голова Хальвора опускалась все ниже.
— Позаботься о том, чтобы она лежала под зеленым холмиком, — пролепетал он. — И меня тоже похороните под зеленым холмом, — прибавил он, немного погодя.
Бьорн понял, что Хальвору очень плохо, и поспешил позвать людей, чтобы перенести его в дом. Когда они вернулись, Хальвор был уже мертв.
X
Это было очень тяжелое лето для Иерусалима; жители страдали от недостатка воды и многих болезней. Зимние дожди выпадали в этом году очень скудно, и в Святом городе вскоре почувствовали недостаток в воде, так как здесь почти нет другой воды кроме дождевой, которая собирается за зиму в подземных цистернах, помещенных почти в каждом дворе. Так как людям приходилось довольствоваться злокачественной плохой водой со дна цистерн, то болезни развивались с ужасающей быстротой. Скоро не осталось ни одного дома, где не было бы больных оспой, желтухой или малярией.
У гордонистов в это время было много работы; все они ухаживали за больными. Те из них, кто уже давно жил в Иерусалиме, казалось, не были подвержены заразе и спокойно переходили от одного больного к другому. Шведы из Америки, которым приходилось уже переживать жаркое лето в Чикаго и которые привыкли дышать городским воздухом, также довольно хорошо противостояли заразе, но бедные шведские крестьяне переболели почти все.
Сначала болезнь не казалась опасной: хотя больные не могли делать никакую работу, но пытались держаться на ногах. Хотя они худели и постоянно тряслись в ознобе, никто не считал болезнь серьезной, и все это принимали за временное недомогание. Но через неделю умерла вдова Биргера Ларсона, немного спустя и один из его сыновей. Вскоре заболело еще несколько человек. Казалось, что все далекарлийцы обречены на смерть.
Все больные были охвачены одним желанием, умоляя дать им напиться, дать хоть один глоток свежей чистой воды, казалось, этого будет достаточно для их выздоровления.
Когда же им давали воду из цистерн, они отворачивались и не хотели ее пить. Хотя вода была профильтрована, вскипячена и остужена, больные уверяли, что она пахнет плесенью и отвратительна на вид. Пробовавшие пить ее, ощущали резь в желудке, и жаловались, что их отравили.
Однажды, после полудня, когда это болезненное безумие достигло высшей степени, несколько крестьян сидели, беседуя в узкой полосе тени, возле дома. У всех была лихорадка, что видно было по их изможденным лицам и тусклым воспаленным глазам. Никто не работал, и они даже не курили свои маленькие каменные трубки.
Единственным их занятием было смотреть на ясное синее небо, раскинувшееся над ними. Крестьяне не сводили с него глаз, и малейшее облачко, появляющееся на горизонте, не ускользало от их взора. Хотя все прекрасно знали, что еще несколько месяцев нечего и ждать дождей, однако, как только над горизонтом поднималось легкое белое облачко, они воображали, что случится чудо и пойдет дождь. «Как знать, может быть, Господь, наконец, сжалится над нами!» — говорили они.
Пристально наблюдая за движением облаков в небе, они начали говорить о том, как было бы хорошо, если бы вдруг тяжелые капли дождя застучали по стенам и плитам двора, а вода потекла бы из кровельных желобов, увлекая за собой маленькие камушки и песок. Они говорили, что не уйдут в дом, если пойдет дождь; нет, они спокойно останутся сидеть на своем месте, чтобы дождь омывал их, потому что они, как и высохшая почва, мечтали промокнуть насквозь.
Когда облако поднималось выше, бедные больные с огорчением замечали, что оно становилось меньше и таяло. Сначала расплывались его края, потом оно редело, превращаясь в дымку, и через несколько мгновений исчезало совсем.
Когда облако пропадало с глаз, крестьяне приходили в полное отчаяние. Старики так обессилели от болезни, что закрывали лицо руками, чтобы скрыть от окружающих набегавшие на глаза слезы.
Льюнг Бьорн Олофсон, чувствовавший себя после смерти Тимса Хальвора главой шведских крестьян, пытался поддержать в них мужество. Он начал говорить о Кедронском потоке, который в давние времена протекал по Иосафатовой долине и снабжал весь Иерусалим водой. Льюнг Бьорн вынул из кармана Библию и начал читать из нее все те места, где упоминается поток Кедрона. Потом он рассказал, каким могучим был этот поток, как он приводил в движение мельницы, а зимой в нем скапливалось столько воды, что он выступал из берегов и заливал всю окрестность.
Было видно, что Льюнгу Бьорну доставляло истинное наслаждение говорить о всей той массе воды, которая некогда изливалась в Иерусалим. Он продолжал говорить о потоке, и больше всего ему нравилось то место, где рассказывалось, как Давид перешел поток, спасаясь от Авессалома. Льюнг Бьорн описывал другим, как приятно было бы пройти босыми ногами через холодную струящуюся воду.
Льюнг Бьорн еще долго описывал бы Кедронский поток, если бы не был прерван своим зятем, Коласом Гуннаром:
— Нечего попусту говорить о Кедроне, который давно уже иссяк и высох. Наоборот, с тех пор как наступило это тяжелое время, я не перестаю думать о пророчестве Иезекииля. В сорок седьмой главе говорится о потоке, который должен излиться из-под порога храма и протечь через всю страну до Мертвого моря.
Рассказывая об этом, Колас Гуннар откидывал со лба черные кудри, глаза его сверкали, и крестьянам казалось, что они уже ясно видят поток, несущийся по долине. С тихим журчанием протекал он по каменному ложу, разветвляясь там и тут на мелкие ручейки, вьющиеся по зеленой поляне. Тополя и ивы росли по его берегам, а на поверхности плавали листья кувшинок и лилий. На дне ручья лежала мелкая галька, и вода сверкала и плескалась, переливаясь через нее.
— Когда-нибудь ведь это должно случиться, — воскликнул Колас Гуннар, — потому что это Божье пророчество еще не исполнилось! И я все время думаю, не пришло ли наконец для него сейчас время?
Но, услышав это, страшно рассердился Хок Габриэль Маттсон: он выхватил из рук Льюнга Бьорна Библию и сначала прочел несколько стихов про себя, а потом сказал:
— Слушайте внимательно, я прочту вам нечто замечательное.
И он прочел им: «Пришел Сеннахирим, царь Ассирийский, и вступил в Иудею, и осадил укрепленные города, и думал отторгнуть их себе. Когда Езекия увидел, что пришел Сеннахирим с намерением воевать против Иерусалима, тогда решил с князьями своими и с военными людьми своими засыпать источники воды, которые вне города, и те помогли ему. И собралось множество народа, и засыпали все источники и поток, протекавший по стране, говоря: да не найдут цари Ассирийские, придя сюда, много воды».
