Нет, семья Чейза не была виновата. Он сам заставлял Марси грустить и нервничать. Чейз никогда не вел себя откровенно грубо. Первый и единственный раз это случилось в прошлую пятницу в «Местечке». Потом он извинился. Она приняла его извинения, сознавая, как волнуется муж из-за контракта, и объяснив его безобразное обхождение с ней нервным стрессом.
Нет, Марси никогда не ссорилась с Чейзом из-за его поведения. Пока они находились в компании остальных членов семьи, он был нежен с супругой, не критиковал ее, не смущал, не игнорировал, словно она была невидимой, как делали мужья некоторых ее подруг при посторонних. В их случае все было как раз наоборот.
— А ты не догадывалась?
Марси вздрогнула и испугалась неожиданного вопроса.
— О чем?
Чейз вел машину жены левой рукой, а правую положил себе на бедро, чтобы легко дотянуться до рукоятки переключения передач… или до колена Марси, которое он несколько раз уже гладил сегодня днем.
— Похоже, женщины имеют на этот счет шестое чувство, — произнес Чейз, возвращаясь к теме беременности Девон. — Я думал, может, ты догадывалась.
— Нет. Хотя, думаю, я должна была заметить мелкие признаки. Помню, кто-то дразнил ее на нашей свадьбе за второй кусок кекса.
— Кажется, она поправилась на несколько фунтов.
Марси улыбнулась.
— Конечно.
Чейз оставался серьезным.
— Уже шесть месяцев. Никак не поверю, что Девон могла скрывать свое положение так долго. Правда, она высокая, и одежда может скрыть многое. Господи, ребенок скоро появится, а мы ничего не знали.
— Гм.
— Когда он родится, ты собираешься так же резко реагировать?
Голова Чейза повернулась. Он открыл рот, хотел что-то сказать, но передумал и тихо скрипнул зубами.
— Когда ты выбежал из дома, Чейз, твоя мама очень расстроилась.
— Я тоже.
— О, да. Мы знаем. Ты так хорошо подаешь себя, что весь мир в курсе дела… Да, мы все видим и, если честно, уже очень давно.
— Я ведь извинился перед Лаки, не так ли? Я сказал, что рад за него.
— Знаю, знаю. Я даже видела, как ты обнимал Девон. Это самое большее, что ты мог сделать.
— Если бы я изливал чувства и притворялся, это выглядело бы лицемерным.
— Лицемерие? Странное для тебя слово.
— Что ты имеешь в виду?
Чейз остановил машину перед их домом. Марси вышла и направилась к двери. Она уже снимала в холле плащ, когда Чейз подошел к ней.
— Что это значит? — сердито повторил он, бросая свой плащ в направлении вешалки и промахиваясь примерно на милю.
Что-то щелкнуло внутри Марси. В течение месяца она баловала мужа, старалась превратить в шутку его дурные выходки, не обращала внимания на провокации, которые — в чем у нее не было сомнений — устраивались намеренно. Чем сильнее она старалась сделать их жизнь приятной, тем отвратительнее вел себя Чейз. Ладно, она вдоволь нахлебалась. Да будут прокляты примерные жены! Для Чейза пришло время получить все, что он заслужил.
Рыжие волосы Марси встали дыбом. Приблизившись к мужу, она прищурила глаза.
— Это значит, Чейз Тайлер, что ты лицемеришь каждое воскресенье, когда мы туда ездим. Это значит, что твои поздравления не более искренни, чем твоя фальшивая демонстрация любви ко мне.
Он упрямо покачал головой.
— Неправда. Я очень рад за бра… подожди. Что за фальшивая демонстрация?
— Давай, Чейз! — крикнула Марси. — Ты же не хочешь, чтобы я все расшифровала.
— Нет, черт возьми! Но о чем ты говоришь?
Она развернула плечи и взглянула на мужа. Ее щеки излучали жар. Каждый мускул ее тела напрягся.
— Я говорю о коленном массаже. Я сижу на софе, ты сидишь на софе. Я кладу ногу на ногу, ты кладешь мне на колено свою руку. Я встаю, твоя рука ложится мне на плечи. Я ежусь, ты предлагаешь мне свой пиджак. Я смотрю на тебя, ты прикасаешься к моим волосам. Я смеюсь, ты смеешься.
Чейз заиграл желваками. Марси понимала, что ее понесло, но не могла остановиться. Она прожила целый месяц с хамелеоном. Каждое воскресенье в течение нескольких часов она терпела его сладенькую супружескую заботу, которая ничего не значила. Марси возвращалась домой в лихорадке, но и здесь не наступало облегчения. В отсутствие членов своей семьи Чейз сразу отдалялся от жены.
— Я просто стараюсь быть нежным, — сказал он, защищаясь. — Но если тебе не нравится, я могу избавить тебя от этого.
Чейз повернулся, подошел к камину и начал разводить в нем огонь. Все его движения были злыми, резкими.
Однако Марси еще не закончила. Она тоже подошла к камину и схватила мужа за руку, когда он положил кочергу.
— Твоя семья переживает за нас, наблюдает, как мы относимся друг к другу. Благодаря твоим воскресным представлениям, я уверена, они считают, что у нас все в порядке. Вряд ли они знают, что мы практически не женаты. О, нет, ведь твои родственники должны замечать скрытые взгляды, которые ты бросаешь на меня, когда чувствуешь за собой наблюдение. Я уверена, они видят, как ты накручиваешь на палец локон моих волос, когда смотришь с Лаки по телевизору баскетбол. Разве от них может укрыться, как твой локоть касается моей груди, когда ты берешь чашку кофе?
— Только не говори, что тебе это не нравится, Марси, — произнес Чейз низким, дрожащим голосом. — Даже через рукав я чувствую, как становится твердым твой сосок. Я слышу сдавленные стоны в твоем горле, — он воспользовался взятой женой паузой, чтобы перейти в атаку. — Раз уж мы коснулись этой темы, мне не нравятся твои заигрывания…
— Заигрывания?
— Заигрывания. Как еще назвать то, когда ты кладешь руку на внутреннюю сторону моего бедра и начинаешь тереть его? О, ты заботишься, чтобы это выглядело невинно и нежно, но знаешь, что там, я знаю, что там, мы оба знаем, что происходит четырьмя дюймами выше. И если тебе не нравится, когда я обнимаю тебя за плечи, то не нужно прижиматься ко мне. Если тебе не нравятся предложения накинуть на плечи мой пиджак, то будь уверена, я вижу, как под кофточкой у тебя по коже бегут мурашки. Когда я кладу руку тебе на колено, ты упираешься ногой мне в икру. Если это не приглашение, тогда я не знаю, что это такое.
Скачущие по каминной решетке язычки пламени отражались в их глазах. Огоньки страсти и злобы питали друг друга.
— Я не видел, чтобы ты откидывала голову назад, когда я гладил твои волосы. Вместо этого ты прикасалась губами к моей ладони. Я чувствовал твой язык. На ней оставалось влажное место. Ты смеялась, когда я пролил на себя кофе. А пролил я из-за того, что ты подтолкнула грудью мой локоть. Я тоже засмеялся. Ведь ты начала вытирать кофе своей салфеткой. А потом трудно было отличить смех от стона. Что я должен делать в столовой своей матери, когда твоя рука массирует мне промежность, — смеяться или стонать? И не учи меня, как мне себя вести. Я был бы более чем рад прекратить эти сексуальные загадки, если ты не против. Потому что, если воскресные игры сводят тебя с ума, представляешь, что творится со мной?
