— А еще он может управлять таксомотором, — сказал мальчик, болтая худыми грязными ножками.
— Нет, я не буду с тобой пить, — сказал дядя «Черный», когда Пал Палыч поставил стаканы на стол. — Я лучше пойду погуляю с ним. Где его вещи?
Отыскали пальто мальчика, и «Черный» его увел. Пал Палыч разлил коньяк и сказал: «Вы уж не обезсудьте за эти стаканы. В России я был богат, а десять лет назад опять разбогател в Бельгии, да потом разорился. Ваше здоровье».
— Жена ваша шьет? — спросил я, чтобы не тянуть дальше.
— Да, стала вот портнихой, — сказал он с радостным смешком. — Сам-то я наборщиком, но только что потерял место. Она сейчас должна прийти. Не знал, что у нее знакомые в Германии, — прибавил он.
— Мне кажется, они познакомились в Германии, или может быть в Эльзасе.
Он с увлечением наливал себе другую, но тут вдруг остановился и вытаращил на меня глаза.
— Тут, боюсь, какая-то ошибка! — воскликнул он. — Это не иначе как моя первая жена. Варвара-то Митрофанна кроме Парижа нигде не бывала — ну, не считая России, конечно, — она сюда приехала из Севастополя через Марсель.
Он осушил свой стакан и засмеялся.
— Вот так штука, — сказал он, разглядывая меня с любопытством. — Мы с вами прежде не встречались? Вы мою бывшую лично знали?
Я покачал головой.
— Ваше счастье, — вскричал он. — Большое счастье! А эти ваши немцы послали вас вчерашнего дня искать — вы ее никогда не найдете.
— Почему же? — спросил я со все растущим интересом.
— Да потому что после того как мы с ней разошлись, а это было очень давно, я совершенно потерял ее из виду. Ее видели то ли в Риме, то ли в Швеции, а может, и нет — кто ее знает. Может быть она здесь, а может в пекле. Мне-то что за дело.
— И вы не можете мне подсказать, как ее найти?
— Не могу, — сказал он.
— Какие-нибудь общие знакомые?
— Ее знакомые, не мои, — сказал он, и его передернуло.
— Нет ли у вас хотя бы ее фотографии?
— Послушайте, — сказал он, — куда вы клоните? Полиция ее, что ли, ищет? Я, знаете, не удивлюсь, если она окажется международной шпионкой, Матой Хари какой-нибудь!
[68]
С нее станется. Еще как. Да и потом… Она не из тех, кого легко выбросить из головы, если уж она въелась тебе в нутро. Она высосала меня досуха, во всех отношениях. И деньги, и душу, например. Я бы убил ее… кабы не Анатоль.
— Это кто же? — спросил я.
— Анатоль? Да палач. Он тут при гильотине. Так значит вы все-таки не из полиции. Ведь не из полиции? Ну, дело ваше, мне-то что. Но она правда меня довела до сумасшествия. Мы с ней встретились, знаете, в Остенде, в каком это было… в 27-м, что ли, году — ей тогда было двадцать, да нет, и двадцати не было. Я знал, что она была чья-то там любовница и прочее, но мне было все равно. Для нее жизнь сводилась к питью коктэйлей, плотным ужинам в четыре часа утра, танцам «шими», или как там его называют, экскурсиям в бордели, потому что это было в моде у парижских снобов, накупанию дорогих нарядов и скандалам в гостиницах, когда ей казалось, что горничная украла ее мелочь, которую она потом сама же находила в ванной… Ну и прочее в том же роде — вы ее найдете в любом дешевом романчике, она настоящий типаж. Вечно придумывала себе какие-то редкие болезни, ездила на знаменитые курорты и…
— Постойте, — сказал я. — Это интересно. В июне 29-го года она была в Блауберге одна.
— Вот именно, но это было в самом конце нашей с ней жизни. Мы жили тогда в Париже, а потом скоро расстались, и я целый год работал на фабрике в Лионе. Я ведь остался без гроша.
— Вы хотите сказать, что она в Блауберге кого-то встретила?
— Чего не знаю, того не знаю. Вообще, не думаю, чтобы она очень уж далеко заходила в своих похождениях, то есть не думаю, чтобы она пускалась во все тяжкие, — по крайней мере я старался так думать, потому что вокруг нее всегда увивались мужчины, и она, наверное, позволяла им целовать себя, но я бы рехнулся, если б разрешил себе копаться в таких вещах. Раз, помню…
— Прошу прощенья, — перебил я его опять. — Вы совершенно уверены, что никогда не слышали о ее друге англичанине?
— Англичанине? Я думал, вас интересуют немцы. Нет, не знаю. В Сент-Максим, году в 28-м, был один молодой американец, так он чуть в обморок не падал каждый раз, что Нинка с ним танцовала, — ну и конечно в Остенде могли быть какие-то англичане, да и в других местах, но, сказать по правде, меня никогда не занимала национальность ее поклонников.
— Так, значит, вы совершенно уверены, что не знаете, что было в Блауберге и… и что было потом?
— Нет, — сказал он, — не думаю, чтобы кто-нибудь там привлек ее внимание. У нее тогда была эта полоса, когда она воображает себя больной, — ела только леденцы да огурцы, говорила о смерти, нирване и так далее, — Лхасса была ее слабость — ну, сами знаете.
— Как, собственно, ее звали? — спросил я.
— Когда мы познакомились, ее звали Ниной Туровец, но настоящее ли — Да нет, вы ее не найдете, не думаю. Да что там — я и сам иногда ловлю себя на мысли, что ее никогда и не было. Я рассказал о ней Варваре Митрофанне, так она говорит, что это был просто дурной сон после дурной фильмы в синема. Как, вы уже уходите? Она сейчас вернется…
Он посмотрел на меня и рассмеялся (по-моему, он немного перебрал коньяку).
— Забыл! — сказал он. — Вам теперешняя моя женка не нужна. Да, кстати, — прибавил он, — документы у меня в полном ажуре. Могу показать мою карт де травай
[69]
. А если все-таки найдете ее, я хотел бы ее повидать, перед тем как ее посадят в тюрьму. А может, и не хотел бы.
— Что ж, благодарю за беседу, — сказал я, пока мы трясли друг другу руки — черезчур, может быть, энергично — сначала в комнате, потом в коридоре, потом в дверях.
— Это я благодарю вас, — кричал Пал Палыч. — Я вообще-то люблю поговорить о ней, жаль вот не сохранил ее карточек.
Я постоял немного и подумал. Все ли я выкачал из него… Ну да я всегда могу увидеться с ним… Нет ли случайной фотографии в каком-нибудь иллюстрированном журнале — где бывают фотографии автомобилей, мехов, собак, последних мод на Ривьере? Я задал ему этот вопрос.
— Может быть, — сказал он, — может быть. Она один раз выиграла приз на костюмированном балу, но я запамятовал, где это было. Мне все города казались или ресторанами, или дансинг-холлами.
Он дико расхохотался, мотая головой, и захлопнул дверь. Когда я спускался по лестнице, навстречу медленно поднимались дядя «Черный» с мальчиком.
