Окша опустил глаза:
— Я не имею права обрекать ее на нужду.
— А я не имею права протягивать руку за его деньгами. Лучше сто раз, тысячу раз умереть! Никогда, слышишь, Янек, никогда!
— Хорошо, не будем больше говорить об этом. Но, видишь ли, если бы меня не стало… Когда я думал, что умру, мною овладел такой страх при мысли о том, что будет с вами…
— Я умею шить, вышивать, могу давать уроки. Все буду делать, только не… Подумай, с каким лицом я могла бы прийти к его наследникам, я, которую они… имеют право считать виновницей его смерти. А вообще. Янек, зачем мы об этом говорим? Ты чувствуешь себя лучше, слава Богу, все наладится.
— Обязательно, любимая, обязательно, — он ласково прижался лицом к ее руке.
— Вот видишь! — вспыхнула она. — А сейчас тебе нужно постараться уснуть. Уже поздно.
— Хорошо. Мне действительно хочется спать.
— Спокойной ночи, мой единственный, спокойной ночи. Сон прибавит тебе сил.
— Спокойной ночи, счастье мое.
Она заслонила свет лампы, закуталась в плед и легла на софе. Спустя четверть часа, вспомнила, что перед сном нужно дать ему еще капли.
Беата встала, отсчитала двадцать капель с запахом креозота, долила воды и наклонилась над мужем.
— Янек, — позвала она вполголоса, — нужно выпить лекарство.
Но он не проснулся. Беата осторожно коснулась его плеча. Наклонившись, она увидела его открытые глаза.
Он был мертв.
Глава V
На пути между Радолишками и Нескупой с незапамятных времен стояла водяная мельница, когда-то собственность отцов базилианов из Вицкунахского монастыря, построенного еще во времена короля Батория. В настоящее время эта мельница принадлежала Прокопу Шапелю, которого по-белорусски называли Прокопом Мельником.
Земля в округе была не очень богатой и не очень плодородной. Принадлежала она мелкой шляхте и крестьянам, которые выращивали на ней рожь и картофель. Для мельницы Прокопа ржи хватало, потому что конкурентов поблизости не было.
В Радолишках, как во всех маленьких городках, жили евреи, которые скупали зерно по дальним деревням и для нужд городка, и на вывоз в Вильно. Они тоже давали работу Прокопу Мельнику, так что у него не было причин для нареканий. Только бы не засуха, только бы не ушла вода из прудов. Но пруды, хотя и выкопанные несколько сот лет тому, были глубокими и надежными, да и очищались каждые десять лет.
Прудов было три: два верхних и один нижний. Вокруг них густо росли вербы. К нижнему пруду вел большой спуск в две сажени, а кроме лотка, направленного на колесо, было еще два больших стока на случай паводка. В прудах было много рыбы: плотва, налимы, окуни, но больше всего пескарей. Раки здесь тоже водились. Под корнями, в глубоких ямах, вымытых водой, они гнездились сотнями. Оба работника Прокопа, а особенно молодой Казик, мастерски научились их ловить. В воде по колено стоит, наклонится, рука до локтя или глубже в норе и вытягивает рака.
На мельнице, правда, их никто не стал бы есть, считая насекомыми, но вот в Радолишках их всегда можно было продать: и ксендз, и поп, и особенно доктор были любителями раков. За консультацию последний предпочитал три десятка раков двум десяткам яиц или трем злотым.
За городом, верстах в двенадцати, на фабрике тоже было немало любителей раков, но туда нужно было чем-нибудь добираться. Пешком далеко, а старый Прокоп для таких дел лошадь не давал, хотя она уже совсем застоялась и разжирела, как свинья. В кормах недостатка не было. Она только стояла, переминаясь с ноги на ногу и фыркая на весь хлев. Хлев был большой, крепкий, сложенный из толстых кругляков. Кроме лошади там стояли две коровы, а за перегородкой хрюкали свиньи. Под крышей хватало места еще и для телеги с санями.
Дом соединялся с мельницей и состоял из трех изб, в которых жил Прокоп с семьей и работниками, и совсем новой пристройки, которую он поставил для старшего сына Альбина, когда тот собирался жениться. Со дня смерти Альбина пристройка пустовала, потому что и второго сына, когда он перебрался туда, на следующий день постигло несчастье. Люди говорили, что кто-то проклял дом или сглазил фундамент. Правда это или нет, во всяком случае никто не захотел там селиться. Однако кое-кто уверял, что не пристройка заколдована, а сам Бог покарал таким образом Прокопа Мельника за то, что он судился со своим братом и пустил его по миру.
Такие разговоры раздражали и злили Прокопа. Он не мог стерпеть этого, и не один уже получал от него за сплетни. И все-таки, здесь была какая-то зловещая тайна. Выросли у мельника три сына. Средний на войне погиб, старший перед самой женитьбой, выпив, провалился под лед и утонул. А младший, забивая клин в шкворень на самом верху, свалился и сломал обе ноги. Напрасно привозили доктора, напрасно доктор укладывал ноги в дощечки. На всю жизнь парень должен был остаться калекой: не мог ходить. Вот уже пятый месяц он то сидел, то лежал, ни для какой работы не годился. И так в свои восемнадцать лет стал бременем отцу.
И с дочерью мельнику не повезло. Она вышла замуж за рабочего кирпичного завода, он погиб на пожаре, а она, пережив все это, вскоре родила больного ребенка.
Вот поэтому старый Прокоп ходил чернее ночи и на всех смотрел волком, хотя люди завидовали его богатству, хотя мельница не останавливалась и сам он не жаловался на здоровье.
В тот год осенью случилась еще одна неприятность: младшего работника Казика забирали в войско. На его место лишь бы кого Прокоп брать не хотел. На мельнице работа ответственная, требует расторопности и силы. Долго размышлял старый мельник, пока выбор его не упал на Никиту Романюка из Поберезья. У отца Никиты было два женатых сына, а Никита, самый младший, даже по городам ходил в поисках работы. Хлопец он был здоровый, с головой и даже школу закончил.
Приняв окончательное решение, в четверг — торговый день в Радолишках — Прокоп отправился в дорогу. С мельницы до лесопилки было недалеко, около версты. А по тракту мужики шли на рынок, одна за другой проезжали брички и возы. Каждый раскланивался с мельником, его знали все. То один, то другой, не останавливая лошади, заговаривал с ним, пытаясь понять, как старик принял Божью кару, выпавшую на его последнего сына, Василька. Но на лице Прокопа ничего нельзя было прочесть: то же жесткое выражение, плотно сдвинутые брови и подвижная седая борода.
Вскоре подъехал и Романюк. Он направлялся в город на рынок. Сзади сидела его жена.
Прокоп махнул ему рукой и пошел рядом с телегой. Они пожали друг другу руки.
— Ну, как живешь? — спросил Романюк.
— С Божьей помощью. Правда, заботы одолевают.
— Слышал.
— Не о том речь. Казика в войско забирают.
— Забирают?
— Да, забирают.
— Вот оно что…
— Да. А ты знаешь, заработок у меня хороший. Работник у меня голодать не будет и еще отложит.
