И вот сейчас, возвращаясь от ксендза, они решили еще раз попросить его переехать к ним. Правда, Марыся, зная характер дядюшки Антония, особых надежд не питала. Однако Лешек, по натуре человек упрямый, уверял ее, что сможет уговорить знахаря переехать.
Они застали его возле мельницы с мешком муки на плечах. Как раз грузили сани, называемые в этих местах розвальнями.
Он серьезным тоном поздоровался с ними, отряхнул руки и пригласил к себе в пристройку.
— Сегодня не холодно, — сказал он, — но сейчас я поставлю самовар: горячий чай не повредит.
— С удовольствием, — поддержал Лешек. — Мы тут не стесняемся у вас… Как у себя дома.
— Спасибо за милость.
— Милости с нашей стороны, действительно, много, потому что вы пренебрегли нашим гостеприимством в Людвикове, а мы ваше принимаем.
Знахарь не ответил. Вытащив из-за печи старый сапог, натянул его на трубу самовара и стал раздувать угасшие внутри угли; оттуда вылетал пепел и искры.
— Пан Антоний, — опять обратился к нему Лешек, — вы, правда, нас обижаете. Вокруг Людвикова достаточно больных, которым требуется ваша помощь. А мы будем тосковать без вас…
Косиба горько улыбнулся.
— Шутите, пан Лешек! Зачем я вам нужен?..
— Постыдились бы, — Лешек сделал обиженный вид. — Не говоря уже обо мне, вы прекрасно знаете, как привязана к вам Марыся!
— Бог отблагодарит ее!
— Ну, так как?
— Так, но привязанность привязанностью, а жизнь жизнью. Новая жизнь, новые привязанности.
— Вот так так! — воскликнул Лешек. — Видишь, Марыся?.. Пан Антоний дает нам понять, что мы ему надоели, что он теперь к другим людям привяжется.
— Дядюшка Антоний, — Марыся взяла его под руку, — я так прошу, очень прошу…
Знахарь дотронулся до ее плеча.
— Голубка, моя дорогая! Я для тебя все готов сделать, только зачем я вам нужен? Старый я и хмурый. Одним своим видом омрачу ваше счастье. Ни к чему это. Нет. Если когда-нибудь захотите увидеть меня, заедете сюда на мельницу… И давайте оставим этот разговор…
Он повернулся к самовару, который уже начал нетерпеливо посвистывать. Лешек развел руками.
— Жаль. А я запланировал подарить вам на новоселье — в тот день, когда пан переедет в Людвиково, — комплект хирургических инструментов…
Он ждал ответной реакции на это соблазнительное предложение, но знахарь сделал вид, что ничего не слышит. Сняв с полки стаканы, он посмотрел их на свет и собрался наливать чай.
Когда они сидели за столом, Марыся сказала:
— Мы были сегодня у ксендза. Через четыре недели наша свадьба.
— Но на свадьбу, пан Антоний, вы должны приехать! — воскликнул Лешек.
— Обойдется там и без меня. Я не подхожу к тому обществу, которое соберется в Людвикове. Я и отсюда от всего сердца пожелаю вам счастья.
— Вы не хотите быть свидетелем нашей радости и нашего праздника?!
— Дядя Антоний!
— Почему нет, — кивнул головой знахарь.
— В костел я приду, а свидетелем… Так я ведь с самого начала свидетель ваших несчастий и радостей. Слава Богу, что все хорошо заканчивается.
— О! Пан Антоний, все только начинается, — поправил его Лешек. — Это только начало нашего большого счастья, которое мы заслужили, выплакав море слез, преодолев столько преград, пережив столько бед и огорчений… Даже страшно представить, сколько же зла мы повидали в жизни.
— Тем лучше для вас, — серьезно сказал знахарь.
— Почему лучше?
— Потому что человек счастлив до тех пор, пока в состоянии достойно оценивать свое счастье. А для человека ценно лишь то, что тяжело достается.
Все трое сидели, задумавшись. Молодые — над открывающимся перед ними счастливым будущим, Антоний Косиба — над своим одиночеством, верным спутником до конца дней. А ведь он столько пережил, столько натерпелся, но ничего для себя от жизни не получил. Он бы согрешил против собственного сердца, если бы пожалел им частичку того счастья, которого желал для себя и которое сейчас отдал им, как скромную монетку прибавил к их большому сокровищу… Нет, он ни о чем не жалел, просто на душе его лежала нестерпимая тяжесть, как у любого, кто уже ничего не ждет, ни на что не надеется, ничего не хочет…
Постучали в дверь. Вошел кучер с коробкой в руках.
— Боюсь, хозяин, что цветы замерзнут. Они уже давно на морозе.
— Хорошо. Пусть здесь постоят, — сказал Лешек. — Хотя нам недолго ехать.
— Куда это вы с цветами? — поинтересовался знахарь?
— Поедем на кладбище, на могилу мамы Марыси. Хотим поделиться с ней нашей радостью и попросить благословения, — ответил Лешек.
— Твоей мамы, голубка?
— Да.
— Правильно, это хорошо… Очень хорошо… Ты рассказывала мне когда-то, что мама похоронена на кладбище в Радолишках. Да, да… Когда ты, голубка, лежала в этой избе, находясь между жизнью и смертью, я хотел пойти на ее могилку, помолиться за твое выздоровление… Заступничество матери не только перед людьми, но и перед Богом больше всего значит… Тяжелое было время… Только я не знал, где ее могилка.
Он нахмурился, потер высокий лоб и встал. Из алькова в углу принес большой пук бессмертника.
— Возьмите их. Отвезите. Эти цветы не замерзнут, не завянут. Это — цветы усопших. Положите их от меня.
Марыся с глазами полными слез обвила его шею руками.
— Дорогой, любимый дядя…
— А может быть, и пан Антоний поехал бы с нами? Положил бы эти цветы сам? — деликатно предложил Лешек.
Знахарь посмотрел в глаза Марысе, подумал мгновение и кивнул головой:
— Хорошо, я поеду с вами. Отсюда недалеко до кладбища. Если буду знать, где могилка, так стану навещать время от времени, чтобы зелье вырвать и цветы положить.
Знал Антоний Косиба, как обижает Марысю отказываясь поселиться в Людвикове. И сейчас он хотел доказать ей, что все, что дорого ей, никогда не перестанет быть дорогим и близким ему.
Четверть часа спустя они втроем сидели в санях. Лошади пошли мелкой рысью, и уже через сколько минут они были на повороте, откуда как на ладони виднелась капличка и вся возвышенность, на которой раскинулось так называемое Новое кладбище. От нового у него осталось только название, а в остальном прогнивший забор, покосившиеся кресты и прохудившиеся во многих местах стены каплички святого Станислава Костки свидетельствовали об обратном.
Старое кладбище, находящееся за костелов почти в центре города, за тридцать лет было так переполнено? что на нем не осталось ни одного свободного метра.
Здесь же, некогда на пустом, а ныне густо поросшем деревьями пригорке, хоронили усопших из Радолишек и его околиц. Между аллеями еще оставалось свободное место от могил и деревьев. Кустарники и деревья не хотели расти в сыпучем песке.
