— Мне все равно. Будьте любезны, предъявите ваш билет.
— Ха-ха-ха! — рассмеялся Емел. — Ты действительно тешишь свою душу сладкой иллюзией о том, что у меня может быть нечто подобное?
— Я пришел сюда не для шуток, — возмутился контролер. — И не тыкайте, потому что мы с вами вместе свиней не пасли. Предъявите билет или я высажу вас на ближайшей станции.
— Не получится это у тебя так легко, ца-риссиме, потому что я знаком с законами, которым ты должен рабски подчиняться и которые гласят, что пассажир, не успевший купить билет, может сделать это в вагоне с определенной незначительной доплатой. Я как раз такой пассажир.
Сказав это, он с пренебрежительным выражением лица достал из кармана толстый бумажник Вильчура, вынул из пачки один банкнот и вручил его контролеру.
Внушительное содержание бумажника привело контролера в замешательство. Это было полной неожиданностью, поскольку своим опытным взглядом, уже входя в купе, он оценил этого пассажира в котелке, приняв его за бродягу без гроша в кармане. Сейчас он подумал, что, возможно, это какой-то чудак.
— Вы тоже едете в Людвиково? — вежливо поинтересовался он.
— В Людвиково? — заинтересовался Емел. — Да, приятель, ценю твою интуицию. Я, действительно, еду в Людвиково, но буду тебе безгранично благодарен, Архимед, если ты скажешь мне, какого дьявола я туда еду.
Контролер подал ему билет и пожал плечами.
— Вы как-то странно разговариваете со мной. Когда он ушел, Емел с облегчением вздохнул:
— Вот видишь, генерал, сам того не ведая, ты выкупил мне билет до какого-то паршивого Людвикова. А это прими от меня в подарок как скромный реванш.
Сказав это, подал Вильчуру бумажник.
— Но… но это мой бумажник, — удивился профессор.
— Да, — согласился Емел, — и как раз этому обстоятельству я благодарен за то, что он не стал моим. Ах, фараон, ты возбудил слабость в моем львином сердце. Ладно уж. Осмысленно возвращаю тебе этот опасный предмет, добытый ценою богатого опыта и некоторой ловкости пальцев. А на будущее, Мидас, не советую тебе вешать пальто у самых дверей купе.
Вильчур явно был смущен всем этим происшествием, а Люция посматривала на Емела с нескрываемым беспокойством. Не обращая на это внимания, он не переставал ораторствовать и в следующую минуту спросил:
— Почтенные господа едут в этот Людвиков?
— Да, — подтвердила Люция.
— Во всяком случае, я прошу вас предупредить меня, когда будет эта станция, потому что я должен распорядиться, чтобы запаковали мои многочисленные сундуки.
— У вас довольно много времени, — пояснила Люция. — Еще каких-нибудь двенадцать часов.
— Ах, так? Значит, это где-то недалеко от Северного полюса.
— Нет, приятель, — засмеялся Вильчур. — Не доедем даже до Полярного круга.
— Превосходно, потому что я не взял с собой упряжных собак, саней и эскимосов. Но не могли бы вы мне сказать, какого черта вы туда едете. На отдых? А, император?…
— Нет, приятель. Это — переселение, и отчасти ты являешься виновником этого. Опротивел мне город…
— Убедил я тебя, май диа, открыл глаза на город. Человек обладает массой пристрастий, скрытых капризов, симпатий и антипатий. Рояль стоит, как глупая корова, и ничего не знает о своих внутренностях, о тех сотнях струн, которые способны издавать самые разнообразные звуки. Однако если к этому ящику подойдет виртуоз, он умелыми манипуляциями добудет из него и ад, и рай. Так и я принимаюсь за людские души. Мораль: оставайся со мной и познаешь себя.
Вильчур усмехнулся.
— Ничего не имею против.
— Против чего?
— Против того, чтобы оставаться с тобой. Поезжай с нами, приятель, и останься.
— А, извините, на кой черт?
— Ну, хотя бы в качестве виртуоза. У тебя же нет семьи, ничто не заставляет тебя возвращаться в Варшаву. Посидишь в деревне среди других людей. Вот-вот! Там ты воочию убедишься, сколько есть добрых людей. Ты не хотел верить в их существование.
После коротких пререканий Емел согласился. В конце концов, ему было все равно, где проводить время, а беседы с Вильчуром доставляли ему все-таки удовольствие, и он сказал:
— Ну, что ж, милорд, на какое-то время я могу воспользоваться твоими предложениями.
Профессор успокоился.
— Вот видишь, приятель, наша команда укрепляется, и я убежден, что, познакомившись с этими краями, ты не захочешь их покидать. Мне кажется также, что тебе надоест безделье, и вместе с коллегой Каньской ты будешь помогать мне…
— С кем?
— С доктором Люцией Каньской, — сказал Вильчур, движением руки указывая визави.
Шутовское и циничное выражение лица Емела приобрело вдруг сосредоточенный и серьезный вид. Взгляд его долго блуждал по внешности Люции.
— Ваша фамилия Каньская?.. Я не знал этого.
— С рождения, — улыбнулась несколько озадаченная его тоном Люция.
— Вы… вы из Сандомежа? — он не спускал с нее глаз.
— Нет. Я из Меховского, но в Сандомеже у меня были родственники.
Воцарилось молчание.
— Вы знаете те края? — спросила Люция.
Емел долго не отвечал. Наконец, пожал плечами и сказал:
— Человек болтается везде.
Однако было ясно, что фамилия Люции вызвала в нем какие-то глубокие воспоминания, так как с этого момента он умолк и сидел сгорбившийся и хмурый.
— Я когда-то был в Сандомеже, — начал Вильчур, как бы не замечая перемены настроения приятеля. — Это было еще в студенческие годы. Милый городок. Старые дома… Помню ратушу… Красивая ратуша, и улочка направо, и дом из красного кирпича, весь утопающий в зелени. Там мы остановились с другом… А потом купили небольшую лодку и уже на лодке отправились вниз по Висле до Варшавы. В те времена это была настоящая экспедиция, и мы безмерно гордились собой. Это, наверное, одни из самых замечательных каникул, какие я помню. Тогда я учился на первом курсе. Потом пришли годы тяжелого труда. Лето использовалось для практики в заграничных клиниках или просто для зарабатывания денег, чтобы было чем оплатить квартиру и содержание в учебном году…
Поезд остановился на какой-то небольшой станции.
— Вы знали пани Эльжбету Каньскую? — тихо спросил Емел.
Люция кивнула головой.
— Это моя тетя.
— Тетя, — повторил Емел. — Так, значит, Михал Каньский был вашим дядей.
— Да, — подтвердила Люция. — Вы знали их?
— Настолько, насколько один человек может знать другого… Михал Каньский… Ученики называли его тапиром. Сейчас, наверное, выглядит как носорог, толстея и похрюкивая в теплом болоте мещанского гнезда.
