— Крючки для рыбы у меня приготовлены. Ты бы не поехала со мной на лодке поставить их на верхних прудах?
При этом он не смотрел ей в глаза, опасаясь, как бы в его взгляде она не прочла всю необычность этого явно обычного предложения. Но Донка ни о чем, вероятно, не подозревала, так как согласилась сразу.
— Подожди минутку, — ответила она, — я только надену старые туфли.
— Поспеши, — сказал Василь, — потому что лучше всего ставить их на закате солнца.
— Хорошо, хорошо, — откликнулась она уже из сеней. — Подожди минутку.
— Я пойду к лодке, вылью воду.
Ему хотелось выиграть еще немного времени, и он пошел в направлении пруда. Лодка чуть-чуть протекала, и нужно было ковшом вылить со дна воду, потом сдвинуть лодку с берега, уложив на носу крючки с приманкой так, чтобы стоянки и лески не переплелись. Пока он справился со всем этим, подошла Донка. В розовом ситцевом платьице в красных цветочках, сильно затянутом поясом, с белым воротничком, плотно обхватывающим шею, она была так обворожительна, что Василь просто боялся на нее смотреть.
— Все у меня перемешается в голове, — думал он, — и ничего толком я не смогу сказать ей.
Лодка легко соскользнула по песку, и весла погрузились в воду. Над лесом висел большой красный набухший шар солнца, касаясь краем самых высоких крон деревьев. На слегка волнистой поверхности пруда дорога к солнцу обозначалась пурпурными брызгами на фоне бледно-зеленого отражения неба.
— Должна клевать, — сказал Василь после третьего или четвертого погружения весел.
— Что ты говоришь? — спросила выведенная из задумчивости Донка.
— Я говорю, что будет хороший клев: время такое. В прошлом году я поймал щуку на метр.
— А их много здесь?
— Конечно, немало. Рыбы много, и щук много.
Разговор прервался. Василь лихорадочно искал в голове тему и, наконец, сказал:
— У Шимона в Козятках сегодня корова пала. Хорошая была корова. И пала.
— А почему? — безразличным тоном спросила Донка.
— Кто это может знать. Наверное, съела что-то.
Снова воцарилось молчание. На этот раз, однако, Василю ничего не пришло в голову, и он стал напевать себе под нос какую-то песенку. Так они приплыли к противоположному берегу. Корни ольховых деревьев переплетенными шнурами погружались здесь в воду. Берег был обрывистым, и почти сразу пруд становился глубоким. Василь ловко цеплял к длинному шнуру крючки и осторожно погружал их в воду. Конец шнура привязал толстым узлом к мощному корню, и работа была закончена. Он вытер руки, огляделся вокруг и предложил:
— А может, мы посидим здесь на берегу? Такая хорошая погода, и пахнут цветы…
— Посидим, — согласилась она весело. — Может быть, увидим, как будет клевать рыба.
Они привязали лодку и вышли на берег. Среди деревьев росла густая высокая трава. На эту сторону не выгоняли ни коров, ни свиней, ни коней на ночлег. Они сели рядом. Василь только начал думать над тем, с чего ему начать, как Донка спросила:
— А твой отец еще не вернулся? Куда это он ездит?
Василь ухватился за представленную возможность как за спасение.
— Вот именно, — сказал он, — и я не знаю, куда он ездит. Никому не говорит. До вчерашнего дня я даже боялся.
Донка удивленно спросила:
— Боялся? Чего?
— А, так… Не знал, зачем он ездит, вот и приходили разные мысли в голову.
— А сейчас знаешь зачем?
— И сейчас не знаю, но знаю, что не из-за меня.
— Как это? А почему он должен был ездить из-за тебя?
Василь раздвинутыми пальцами расчесывал траву, всматриваясь в нее с таким вниманием, точно он выполнял какое-то очень серьезное и важное задание.
— Видишь, Донка, у меня уже такой возраст… Отец как-то говорил, что жениться мне пора. Так вот, когда начал он ездить по окрестностям… я думал, может, он жену мне ищет. Ездит везде, чтобы невестку себе найти.
Донка рассмеялась.
— Как это?.. Искать? На дороге встретит какую-нибудь и смотрит, подойдет ли она для тебя или нет?… Это комедия.
— И совсем нет, — вступился за отца Василь. — Он же знает всяких людей, знает, у кого есть дочка, и ему нужно посмотреть ее дома: красивая ли, хозяйственная ли, здоровая ли и что вокруг нее. Он заезжает как бы случайно, поговорить, и смотрит. Все так делают, такой обычай на свете.
Донку это развеселило. Глаза ее искрились, она улыбалась.
— Ну и как? — спросила она, кокетливо наклоняя голову. — Высмотрел что-нибудь для тебя?
— Не высмотрел, потому что не обо мне тут речь. У него какие-то свои дела были.
— Так поэтому ты, бедный, так озабочен, — хохотала Донка, которую не покидало хорошее настроение.
Василь хмуро ответил:
— А тебе, Донка, в голове только одно: смеяться надо мной.
— Я вовсе над тобой не смеюсь, — она мгновенно стала серьезной. — Просто мне весело.
— Так зачем говоришь, что я озабочен? Ты же знаешь, что я рад этому.
— Я не знаю, что ты радуешься. Откуда я знаю? Сидишь грустный, на траву смотришь, так откуда мне знать, что ты радуешься?
Василь несколько раз кашлянул и искоса посмотрел на нее.
— Я рад, что мои опасения прошли. Я ведь боялся, что отец выберет для меня девушку не по сердцу. Подумай сама: если бы тебя заставили выйти замуж за такого, который тебе не нравится.
Донка слегка пожала плечами.
— А, кому я нужна, и нет у меня в голове таких мыслей.
Василь снова нахмурился.
— Потому что, наверное, в городе оставила того, кто тебе нравится?
— Никого я там не оставила.
— Никого? — спросил он недоверчиво. — А может, и никого, потому что тебе тот районный писарь так понравился, пан Латосик… Конечно, галстук зеленый носит, одеколоном от него пахнет…
Донка прыснула, как котенок.
— Ну, так и что, если пахнет? Будто я одеколона не нюхала?
— Но все-таки шелковую косыночку надела.
— А что, разве нельзя мне косыночку надеть?
— Конечно, можно. Почему нет? Главное тогда, когда есть для кого.
— Каждый гость — это гость, а этот писарь так даже косоглазый.
— Косоглазый не косоглазый, — заметил Василь, — но все за ним бегают.
— Может, все, только не я. Ну что ты, Василь, к нему прицепился? А если бы даже он мне и нравился, так тебе же это безразлично, я думаю.
Василь долго ковырял землю, прежде чем ответил.
— Если бы было безразлично, то я бы ничего не говорил. Наверное, не безразлично.
