— Ваши предположения необоснованны. Я сказала вам правду. Я действительно люблю другого человека и стану его женой.
Он снова замолчал и стоял перед ней, не поднимая головы.
— А вы… вы могли бы сказать, кто он?
— Я не думаю, что в этом есть необходимость, — холодно ответила она.
— Ну, если это тайна… — с иронией заметил он.
— Вовсе нет, но я не собираюсь докладывать, потому что это мое личное дело.
— Вы считаете меня сплетником? Это интересует меня и только меня.
— Хорошо, я могу вам сказать: я говорила о профессоре Вильчуре.
Его глаза широко раскрылись.
— Как это?..
Люция встала.
— Еще секунду, — задержал он ее. — Вы хотите сказать, что любите профессора и что станете его женой?
— Да. И я прошу вас на этом закончить нашу беседу.
Когда они вернулись в гостиную, как раз приглашали к столу. В столовой и соседней комнате стало шумно. Ужин, как правило, в этих краях был очень обильным. Однако сидящий рядом с Люцией хозяин почти ни к чему не притронулся, зато много пил и продолжал оставаться хмурым. Это было, конечно, замечено, так как женщины все время с интересом посматривали в его сторону, переводя взгляды с него на Люцию и догадываясь, что между ними что-то произошло. Люция, стараясь спасти положение, оставалась веселой и оживленной, разговаривая с другим своим соседом.
После ужина она снова спросила Вильчура, не лучше ли им поехать домой. Сейчас уже она сама этого искренне хотела, но Вильчур, усматривая по-прежнему в ее готовности пожертвование, самым категорическим образом отказался.
— Я познакомился здесь с двумя очень интересными людьми и с ними мне приятно беседовать, — уверял он, — а завтра воскресенье, так что мы можем позволить себе развлечься еще пару часов.
Снова зазвучала музыка, и снова Люция танцевала без устали. Вильчур в поисках своих новых интересных собеседников заглянул в столовую, где слуги убирали столы. В конце одного из столов одиноко сидел пан Юрковский и пил водку. Вильчуру показалось, что Юрковский его не узнал, потому что измерил его почти ненавидящим взглядом. Должно быть, он уже был изрядно пьян, ведь всегда он относился к Вильчуру вполне доброжелательно.
Вскоре после этого они снова встретились в малой гостиной. В это время в гостиной известный танцор пан Скирвены демонстрировал свою несравненную мазурку, так что в малой гостиной было пусто.
— А, пан профессор, как хорошо, что я вас вижу, — обратился к нему Юрковский. — Я хотел вам рассказать одну забавную историю.
Выглядел он трезвым, но язык его слегка заплетался, что свидетельствовало о сверх меры выпитом алкоголе.
Вильчур понимающе улыбнулся.
— Я выслушаю ее с удовольствием, хотя, надо признаться, я не отношу себя к знатокам юмора.
Юрковский поднял палец вверх.
— О, этот юмор, уважаемый профессор, вы поймете без труда, просто можно от смеха надорваться. Ну, я вам говорю, дорогой профессор, можно со смеху покатиться.
Вильчур проявил заинтересованность.
— Слушаю, слушаю.
— Так вот представьте себе, есть тут у меня приказчик, приличный мужик. Давно у меня служит и у отца моего еще служил. Лет сорок он уже у нас. Детей вырастил, внуков дождался. А года три назад овдовел. Понимаете? Овдовел.
— Понимаю, — спокойно подтвердил Вильчур.
— И вы знаете, пан профессор, все было в порядке, но в прошлом году дьявол его попутал. Приходит он ко мне, целует мне руку и говорит, что хочет жениться. Вы представляете, хочет жениться! Одурел ты что ли, зачем тебе жениться?.. Ты же с дочерью живешь, женщина тебе не нужна, хрыч ты старый. На ком же ты хочешь жениться?.. А он отвечает, что на Малгосе Лявоньчук. А Лявоньчук, надо вам сказать, профессор, бедняк из бедняков. Десятины две или три земли и полная хата детей, с голоду умирают. А эта Малгоська была ничего себе девушка; иногда мать брала ее на работу в огород, так я заметил, что она симпатичная, только заморенная, худая… Ну, поженились. Я дал им корову и думаю себе: что же из этого будет?.. И недолго пришлось мне ждать. Вижу в усадьбе хлопцы и девчата все смеются и смеются, пальцами на приказчика показывают. Наконец он сам ко мне приходит, просит, чтобы я его ночным сторожем сделал. Начал я его о причинах спрашивать, а он мне в ноги, мол, нету больше сил, говорит, если милостивый пан меня не спасет, то и не знаю, что будет. Начал допытываться. А оказывается, что его жена, как только отъелась, пошла гулять направо и налево с хлопцами. Он в поле, а она к хлопцам. А вы знаете, профессор, что я ему на это ответил?
— Откуда же я могу знать? — Вильчур пожал плечами.
— А я ему ответил: "Так и все в порядке, дурень ты эдакий! А ты что думал, что молодой женщине жить не хочется? Что она на тебя, старый гриб, будет смотреть и из-за тебя белого света не видеть? Хотел жениться, нужно было на старой бабе, такой, как ты, жениться, а не на молодой девице. Закон есть такой на свете: молодой к молодому тянется. Ну, так вот, был дурнем, так и терпи…" Я ему так сказал. Ха…ха…ха…
Он схватил профессора за пуговицу и, приблизившись к его лицу, настойчиво спрашивал:
— Прав я был или нет?.. Ну, что, профессор? Прав я был или нет?..
Вильчур побледнел. Уже в середине рассказа пана Юрковского он понял намек. В первую минуту он почувствовал боль, потом ему стало стыдно за человека, который в собственном доме позволяет себе подобные оскорбления гостя. Сейчас он сориентировался, что и излишне выпитое количество алкоголя, и эта зацепка должны были иметь какую-то серьезную причину. Вероятнее всего, Юрковский объяснился с Люцией и, получив отказ, пришел в состояние, которое толкнуло его на этот поступок, не соответствующий не только гостеприимству, но даже простой порядочности.
— Ну, профессор, я могу биться об заклад на двух лошадей с бричкой за то, что у вас такое же мнение. Не так ли? Вы же все-таки врач и понимаете, чего организм требует, когда он молодой, а чего не может дать, когда уже старый.
Он все еще крепко держал Вильчура за пуговицу, а профессор в упор посмотрел на него и спокойно сказал:
— Вы слишком упрощаете, считая, что брак является только и исключительно требованием организма.
— Но и организма, — настаивал Юрковский. — Скажите тогда, профессор: что эта Малгоська должна была делать? Вы скажете, что она безнравственна. Я согласен и с этим. Но если бы была более нравственной, то что бы сделала?.. Что?.. Вот то-то, сбежала бы от него. Бросила бы его к дьяволу и пошла бы с другим. А если бы была, как та лилия, безгрешна, то осталась бы с ним и мучилась бы до смерти. Такой закон на свете, профессор, и никто его не изменит. Вот что.
Вильчур с трудом сдерживал себя. Намек оказался намного болезненнее, чем мог предположить его автор. Воспоминание о Беате и ее бегстве ожило в нем со всей отчетливостью. Он вдруг почувствовал себя невыносимо старым, измученным и безразличным к жизни. Он не обижался на Юрковского, потому что понимал, что этот человек переживает сам. Он мечтал сейчас только об одном: как можно скорее выбраться отсюда. Воспользовавшись наплывом гостей
