Он вытянул левую руку, дрожавшую в эти минуты особенно сильно.
— Вот видите, я калека. Если такую сложную операцию не согласились делать самые известные специалисты, как же вы можете ждать этого от меня в таком состоянии? Я никогда не был чудотворцем. Как хирург я действительно мог гордиться своими знаниями и твердостью руки, хотя и в этом мне некоторые отказывали. Я был бы сумасшедшим, если бы сейчас, понимая свое положение, согласился на ваши просьбы.
Еще минуту держал он перед ее глазами свою дрожащую руку, потом медленно повернулся, направляясь к двери.
Добранецкая впилась пальцами в плечо Кольского, умоляя:
— Не позволяйте ему уйти, говорите!
— Пан профессор, — отозвался Кольский
Вильчур остановился, уже держась за ручку двери, и оглянулся.
— Что вы хотели мне сказать? Ведь вы же сами, как хирург, все хорошо понимаете.
— Да, пан профессор, я согласен, что вы не смогли бы взяться за проведение этой операции самостоятельно. И не только этой, но даже и более легкой. Но… здесь речь идет не об операции, проводимой лично вами. Здесь нужно только ваше присутствие, точный диагноз, инструкции, указания во время самой операции. На губах Вильчура появилась усмешка.
— И вы верите, что такая операция по доверенности может удаться?
Кольский не уступал.
— Я слышал о случае, когда корабельный механик в открытом море проводил ампутацию ноги матросу, не имея понятия об анатомии, но пользуясь указаниями хирурга, передаваемыми из какого-то порта по радио. Операция удалась…
Пани Нина, всхлипывая, продолжала повторять шепотом:
— Умоляю, профессор… Умоляю…
Вильчур стоял какое-то время нахмурившись.
— Подобные операции иногда могут удаваться, если они несложные. Я еще раз вас спрашиваю, пан Кольский, верите ли вы в то, что здесь можно воспользоваться такой системой?
— Нет, пан профессор. Я вообще не верю, что эта операция может быть успешной. Состояние больного, по моему мнению, безнадежно. Но…
Его прервали рыдания пани Добранецкой.
— Но, — продолжал он, — моя вера или неверие не могут повлиять на факт существования возможности спасти пациента. Профессор Колеман определил ее как один шанс из ста тысяч. Если пациент говорит, что убежден, что в случае проведения вами операции он может надеяться на этот единственный шанс, я думаю, вы не откажете. Я думаю, что вы не должны отказать.
Вильчур, несколько озадаченный, посмотрел ему прямо в глаза.
— Почему же вы думаете, что я не должен?
Кольский убежденно ответил:
— Потому что я был вашим учеником, пан профессор.
В комнате воцарилось молчание.
Не вызывало сомнения, что слова Кольского произвели на Вильчура большое впечатление. Он подошел к окну и всматривался в капли дождя, стекающие по темному стеклу. Красные задние огоньки автомобиля высвечивали забрызганный номер.
Не оборачиваясь, Вильчур сказал:
— Не будете ли вы так добры, панна Люция, собрать мой чемодан?
— Сейчас я приготовлю, — тихо ответила Люция.
Едва она успела закрыть за собой дверь, как услышала рыдания. Это пани Нина упала на колени перед Вильчуром.
— Спасибо, спасибо вам! — причитала она, пытаясь схватить его руку.
— Успокойтесь, успокойтесь, пожалуйста, — сказал дрогнувшим голосом Вильчур.
Он грустно улыбнулся и махнул рукой.
— Я прошу вас, встаньте.
Обращаясь к Кольскому, он указал полку на стене:
— Коллега, вы найдете там валериановые капли.
Кольский положил шляпу, которую все время держал в руках. Среди многих флаконов он нашел нужный, отсчитал тридцать капель, не спеша добавил в стакан воды из стоявшего на столе графина и подал пани Нине. Все это время Вильчур внимательно и пытливо присматривался к нему. Наконец положил ему руку на плечо и сказал:
— Вы действительно были моим учеником, и мне не стыдно за вас.
Кольский покраснел.
— Поверьте, пан профессор, я не заслужил такого высокого мнения о себе.
Вильчур, казалось, не слышал его слов, занятый своими мыслями. Это, должно быть, были очень тяжелые мысли: лоб профессора покрылся глубокими вертикальными складками. Он взглянул Кольскому прямо в глаза. В его пристальном взгляде читалось решение.
— Вы убедили меня, я поеду, но при одном условии.
Кольский несколько забеспокоился.
— Я полагаю, что пани Добранецкая согласится на любые условия.
— Да, да, — подтвердила Нина. Я сразу принимаю любые условия.
— Это условие только для пана и ни для кого другого.
— Для меня? — удивился Кольский.
— Да. И я еще раз подчеркиваю, что это условие исключительно для вас.
— Я слушаю вас, пан профессор.
— Так вот, на время моего пребывания в Варшаве вы, коллега, останетесь здесь. Я не могу бросить, и вы это сами должны понимать, моих пациентов. Доктор Каньская не хирург, а здесь много случаев, где необходима срочная помощь хирурга, поэтому вы останетесь здесь до моего возвращения.
Кольский стоял бледный как полотно. Неожиданное предложение Вильчура свалилось на него как безграничное счастье, которое он не осмеливался нарисовать в своём воображении. Остаться здесь, быть вместе с Люцией, видеть ее каждый день, работать вместе, как прежде в Варшаве… Даже в самых смелых своих желаниях он не заходил так далеко. Он уже хотел было ответить, что соглашается на условие профессора, но его вдруг остановила мысль: как воспримет это Люция? Не увидит ли она в этом какую-то хитрость, не примет ли его как незваного гостя… Особенно после того, что он услышал из ее уст в ответ на просьбу Добранецкой? Из ее слов он мог сделать вывод, что она относит его к числу врагов профессора, которых считала и своими врагами. Таким образом, радость пребывания рядом может обернуться невыносимой пыткой для обоих.
— Не знаю, — начал он неуверенно, — не знаю, пан профессор, могу ли я позволить себе остаться.
— Почему?
— В Варшаве у меня много работы. Больница переполнена… Кроме того, частные пациенты.
— Но вы ведь должны были оставить их на попечение кого-нибудь из врачей.
— Да… Но в клинике… Доктор Ранцевич освободил меня только на двое суток.
Вильчур смотрел на него изучающе.
— Коллега, я думаю, что в сложившейся ситуации это не может быть аргументом, с которым следовало бы считаться.
— Конечно, — невнятно проговорил Кольский. — Однако, с другой стороны…
— Я не хочу оказывать на вас давление. Я не думаю, что ваше пребывание здесь было бы для вас так неприятно. Мне известно со слов доктора Каньской, что в своих письмах вы неоднократно выражали желание навестить нас. Во всяком случае я не могу отменить свое решение, поэтому вы должны подумать.
