Она, разумеется, не задумывалась всерьез над этими нелепыми предположениями Емела и решила поговорить с Кольским. Ей это казалось кстати и потому, что у нее таким образом появлялась возможность показать ему письмо профессора, полное лестных слов о Кольском.
— Честно говоря, пан Янек, я не должна была бы показывать вам это письмо, а то ведь вы еще, чего доброго, зазнаетесь, — шутила она. — Но вы здесь как бы в отпуску, поэтому прочтите уж.
Кольский действительно был несколько смущен похвалами в свой адрес. Не менее его удивило решение профессора остаться в Вильно. Что касалось операции, он сказал:
— Я не вижу в этом ничего удивительного. Такие вещи можно делать одной рукой при умелой помощи двух специалистов. А там ведь было достаточно хирургов, давно работающих с профессором. Я не хвастаюсь, но я сам ему не один раз ассистировал и точно знаю, что означает каждое его движение, или что я должен сделать. Что же касается Вильно, то ему просто захотелось отдохнуть. Возможно, появился какой-либо шанс получить какие-нибудь субсидии для этой больницы. Да и вообще у каждого человека есть свои личные дела, о которых не рассказывают даже самым близким.
— Как вы думаете, пан Янек, мне следует написать в Вильно?
Кольский сделал неопределенное движение рукой.
— Я думаю, что скорее нет.
— Почему?
— Потому что если бы профессор ждал ваше письмо, то, по всей вероятности, указал бы адрес врача, у которого он остановился. Вы знаете этот адрес?
— Нет, — ответила Люция. — Но его легко установить. Доктор Павлицкий, вероятно, имеет список врачей. Впрочем, я знаю, в какой больнице работает доктор Русевич.
— Однако мне кажется, что профессор не ждет вашего письма, иначе не забыл бы об адресе. Профессор всегда обо всем помнит.
— Это правда, — согласилась Люция, и вопрос, таким образом, был решен.
Пребывание Кольского могло действительно походить для него на отпуск. К тому же и погода исправилась. Прекратились дожди, и первые в этом году легкие заморозки сковали болотистые дороги и тропинки. Сейчас они могли совершать длинные прогулки в окрестностях. Люция сводила его в лес, на кладбище, где была похоронена жена Вильчура, в городок и еще в несколько наиболее живописных мест. Гуляя, они подолгу разговаривали. Подавленность Кольского исчезла без следа. К нему вернулась прежняя энергия, способность интересоваться подробностями, веселый смех и шутка.
— Действительно ли здесь так серо и нудно" как вам вначале казалось? — спросила Люция с легкой иронией.
В ответ он посмотрел ей в глаза и взглядом сказал, как изменилось его мнение.
В один из дней она, как бы между прочим заметила:
— Видите, пан Янек, обо всем можно забыть.
— Разумеется, — согласился он. — Но есть и исключения. Мое пребывание здесь навсегда останется в моей памяти.
— Это вам только кажется. Со временем и в соответствующих обстоятельствах оно забудется так, как выветрились те переживания, которые угнетали вас в Варшаве. Мне кажется, что они уже выветрились бесследно.
— Слава Богу, совершенно, и следа от них не осталось.
Люция рискнула спросить:
— А она?
— Что она?
— Ну, та женщина, она так же легко забыла о вас?
Он рассмеялся.
— Неизмеримо легче. Я убежден, что уже через час после нашего расставания она забыла обо мне.
— Значит, не любила.
Он нахмурился.
— Эта женщина вообще не понимает значения слова "любовь", хотя на устах у нее оно чаще, чем другие.
— Почему чаще?
— По той простой причине, что принадлежит ее… ремеслу. Понимаете? Это слово может произноситься одному человеку… А если, скажем, десяти…
— Ах, вот как, — прошептала Люция.
— Только сейчас я понял, что не имел права ничего требовать от нее, потому что сам я ничего не мог дать ей. Видите, панна Люция, это была глупая ошибка с моей стороны. Я думал, что принимаю лекарство, а это был даже не наркотик. Обычная отрава.
Некоторое время они шли молча.
— К счастью, — повторил Кольский, — от этого не осталось и следа.
Люция спросила:
— Не понимаю только, что могло склонить вас к этому досадному приключению?
— Как раз поиск наркотика.
— Согласна. Но вы ведь могли сделать лучший выбор.
— У меня, панна Люция в этой области так мало опыта, что… Впрочем, это уже прошлое, о котором мне хотелось бы забыть.
— Однако, зная вас, я не могу поверить, что вас с этой женщиной не связывал хотя бы какой-то незначительный роман.
Кольский кивнул головой.
— Конечно, но это была лишь иллюзия, заблуждение, результат самовнушения и внушения тоже. Видите ли, утопающий и за соломинку хватается. К счастью, рана оказалась не столь угрожающей и научила меня быть более осторожным в будущем.
Люция уже давно догадывалась, что речь здесь идет о пани Добранецкой. В письмах Кольского того периода она иногда встречала такие выражения, которые определенно не могли принадлежать ему и были как раз в стиле пани Добранецкой. И сейчас она радовалась, почувствовав ту неприязнь, которую питал Кольский к своей бывшей любовнице. Люция всегда считала Добранецкую женщиной злой, коварной, способной на самые подлые поступки. Это она организовала гнусную кампанию против Вильчура. Однако в глубине души ее задел тот факт, что Кольский мог любить ее и одновременно завести роман с той женщиной. Люция не страдала манией величия, но считала себя более привлекательной, чем Добранецкая. Она, бесспорно, была моложе Добранецкой, не говоря уже о разнице в этических нормах. Поэтому Люция почувствовала себя оскорбленной самим сопоставлением с Добранецкой, кроме того, хотя она не призналась бы себе сама, все-таки ей было жаль Кольского.
— Словом, вы стали антифеминистом? — спросила она.
— О нет. Это было бы преувеличением. Во всяком случае, мне бы не хотелось возобновлять поиски наркотика.
— И он вам не понадобится. Ведь все ваши переживания исчезли.
Он покачал головой.
— Нет, панна Люция, они не исчезнут никогда.
— В словах "всегда" и "никогда" много пафоса, и только очень редко в них заключена правда.
— Что поделаешь, но этот редкий случай выпал как раз на мою долю.
— Я удивляюсь, — после паузы сказала Люция, — что вы, пан Янек, так трезво умея смотреть на жизнь, не сумели оттолкнуть что-то неудобное для себя, не сумели защититься от чего-то, что приносит вам только огорчения.
— Но, панна Люция! Я вовсе не хочу отказываться от этого огорчения.
— Ну, это уже нелогично.
