Когда заглядываю в свою душу, я вижу, какая она сложная. Из скольких добрых и злых, мелочных и умных элементов состоит моя личность.
К сожалению, я не могу разделить ни своего тела, и ни души. А каждую попытку такого разделения называют предательством. Вот и должна сохранять видимость, заслоняться вуалью обмана, пятнать душу ложью и хитростью. Почему над человеком, вот хотя бы надо мной, всегда тяготеет это проклятое требование верности одному человеку?..
Яцек, с которым я когда об этом говорила, объясняет это довольно прозаично: мол, каждому из нас от рождения присущ инстинкт обладания, чувство собственности. А почему бы любви не быть как воздух, которым дышат все и никто ей не завидует, не забирает, не запрещает. Ведь любовь и есть нечто вроде воздуха. Оно наполняет весь мир, начиная от растений и кончая людьми.
То, что я чувствовала к Тото, было также, бесспорно, своеобразной любовью. Любовь имеет столько форм и степеней, столько различий и разновидностей. Как же их все определить и разложить по полочкам, как оценить хотя бы любовь тети Магдалены к тому мужчине с причудливым именем Анзельм, позаимствованным из какой-то комедии Фредро, будто для контраста с его образом, живьем взятым из русской литературы.
Я знаю, что долго не избавлюсь от тягостного впечатления и не забуду той жуткой истории. Мостович, которому я ее рассказала, высказал мнение, что мне не помешает время от времени вот так заглядывать «за кулисы жизни».
— Это побуждает к размышлениям, — сказал он, — и углубляет наши знания о себе. Ведь важно не то, что нас умиляет, а то, какую реакцию оно у нас вызывает и к каким приводит выводам.
Услышав такое, я даже немного обиделась на Тадеуша. И это он, который знает меня так хорошо, предполагает, что я мыслю поверхностно и не способна глубоко прочувствовать свои впечатления!
Но довольно об этом. Я составила Тадеушу полный отчет о своем пребывании в Кринице. Показала письмо Бакстера и сообщила, что ожидаю ответа из Брюсселя, от розыскного бюро. Он ничем мне не помог. Спросил только, не встречается ли мисс Норман с Яцеком. Я сказала, что, пожалуй, нет, поскольку Яцек последнее время немного спокойнее. И он посоветовал мне ждать. Затем поддержал мое предположение, что, судя по всему, мисс Норман и танцовщица Салли Ней — одна и та же особа.
— Люди этого типа часто оказываются в совершенно противоположных ситуациях. Эта женщина могла стать танцовщицей в кабаре не только по собственной прихоти, но и по необходимости. Тратящие деньги без счета, не очень разборчивы и в способах их добычи.
— Это вполне вероятно, — заметила я. — В Кринице Бетти сразу разнюхала, что Тото очень богат. И уже закинула было на него свои сети.
Тадеуш с улыбкой посмотрел на меня.
— Но вы положили конец ее посягательством?
— Я? — переспросила я возмущенно. — Да мне что до Тото? Я бы и пальцем не шевельнула, если бы не желание дать ей щелчок по носу.
— Дорогая пани Ганка, — сказал Тадеуш, целуя мне руку. — Я узнал бы вас даже в аду…
Не понимаю, что он хотел этим сказать. Но как бы там ни было, а после разговора с ним я всегда чувствую себя спокойнее и увереннее в себе. Как хорошо иметь друга, от которого ничего не нужно скрывать.
Здесь я вынужден внести ясность в слова п. Реновицкой. Отнюдь не хочу утверждать, будто она не питает ко мне тех дружеских чувств, о которых говорит и за которые я ей бесконечно благодарен. Речь идет лишь о том, что я вообще принципиально считаю невозможным существование такой дружбы, в которой обе стороны проявляют взаимную и полную откровенность. Всегда остаются те или иные недомолвки, всегда самые близкие друзья скрывают друг от друга те или иные свои тайны. Вот и п. Ганка не сказала мне всего. Иначе я, наверное, смог бы в тот же день дать ей совет, и дельный и полезный. Впрочем, может, это кажется мне только теперь, когда я уже до конца прочитал ее дневник и знаю последующий ход событий. (Примечание Т. Д.-М.)
Пятница
Сегодня впервые смогла выйти из дома. Повязку с меня сняли еще вчера. На лбу остался довольно заметный розовый шрам. Но теперь и я верю, что он исчезнет, как уверяют врачи. Пришлось дать отцу слово, что я больше никогда не сяду в машину с «этим безумным мальчишкой средних лет».
Тото хохотал как сумасшедший, когда я передала ему эти слова отца. Пожалуй, второго такого самодовольного субъекта нет на свете, а уж в больнице — это наверняка. Когда я приехала к нему, то не могла даже подойти к кровати. Со всех сторон его окружали подносы с многочисленными яствами: Тото как раз обедал. Его Антоний время от времени извлекал из кармана бутылку коньяка и наполнял рюмку.
— Как видишь, — засмеялся Тото, — приняты все меры предосторожности. А то вчера доктор Гурбович выбросил за окно в сад почти полную бутылку старого булестена.
— Ты дурак, — сдержанно сказала я. — Так у тебя месяцами не будет заживать. Алкоголь в этом случае очень вредит.
— Еще сильнее вредит отсутствие аппетита, — заявил Тото. — А мне, если не выпью чего-то крепкого, совсем не хочется есть.
Но это была неправда. Тото всегда ест как не в себя. Даже за завтраком может слопать столько, что с избытком хватило бы трем англичанам его комплекции. Просто ему хочется обойти врача. Он еще ребячливее, чем другие мужчины. А может, именно в этом его привлекательность.
Конечно, он очень извинялся передо мной за этот несчастный случай, и все с уловками и недомолвками. А когда Антоний убрался из палаты вместе с подносами, сказал:
— Во всем виновата ты сама. Я на тебя был зол как черт. Никогда еще никто так не выводил меня из себя. Придумала бог знает что об этой мисс Норман, которая мне совершенно безразлична.
Я иронично улыбнулась.
— А откуда у тебя цветы? — спросила, показывая на букет роз в очень красивой вазе.
— От Мушки Здроевской, — ответил он не запнувшись.
— О-о-о! — сказала я, — очень мило с ее стороны. Вот уж не думала, что она такая щедрая.
— Да, — выпятил он губу. — Как видишь, не для всех я такой никчемный.
Это был намек на то, что я не послала ему цветов. Я не сделала этого нарочно, хоть он и прислал мне две больших корзины. У меня не было ни малейшего основания высказывать ему сочувствие. И все же не очень верилось, что именно Мушка расщедрилась на такой дорогой знак внимания.
— Это она тебе случайно не призналась в любви?
Он громко рассмеялся.
— Если бы признавалась в любви, то прислала бы целую оранжерею.
— Но уж должна была приложить к этому хотя бы растроганное письмо.
Видимо, он был готов к такому моему замечанию, ибо тут же протянул руку и достал из-под портсигара визитную карточку — corpus delicti (Вещественное доказательство (лат.)). Это была действительно карточка Мушки, а на обороте — несколько шаблонных слов с пожеланием здоровья. Но я таки, наверное, родилась детективом. Другая на моем месте наверняка не обратила бы на это внимания, а я только взглянула на дату, как все поняла.
