— И как находишь? — спросила она, когда он сел и посмотрел на часы.
— Нахожу, что хорошо, — пожал он плечом.
— Ничего опасного?
— Невроз сердца. Сколько вам лет?
— Семьдесят.
— Прекрасный век, как сказал бы любой врач. Что ж… склероз, артрит… Стул регулярный?
Пани Гражина не терпела ни этой темы, ни такого способа называть вещи своими именами. Однако ответила:
— Всяко бывает.
— Да, и печень тоже, — произнес он приговор.
— Но это опасное заболевание?
— Это зависит от того, как кто на эти вещи смотрит. Я бы сказал, что эта болезнь вообще опасна: старость.
— Спасибо тебе, но я бы хотела знать, этот приступ сердечный…
— Нервного характера. Вы, должно быть, из-за чего-то перенервничали, а сердечные клапаны не закрываются. Значит, нужно меньше двигаться, а лучше всего лежать в постели.
— Ну хорошо, а как долго?
— Говоря вашим стилем, пути Господни неисповедимы. Я бы посоветовал не вставать вообще.
— Как это — вообще?
— Ну, вообще, если вы не хотите ускорить свое путешествие из юдоли скорби к вечному счастью.
— Ага…
— Кроме того, никакой работы, никакого напряжения, никаких потрясений, хотя этот последний запрет для тети не нужен. Лежать, читать Крашевского, консервативные письма и есть кашку на молоке, легкоусваиваемую пищу, принимать приятные визиты… Хм… Как раз по этой причине я бы посоветовал вызвать какого-нибудь более церемониального врача. Пока я посижу, потому что лучше подождать, но попрошу не разговаривать: это может вам повредить.
Пани Гражина ничего не ответила. Большая физическая ослабленность, лежачее состояние и в известной степени зависимость от этого грубого человека не позволяли надлежащим образом отреагировать на его наглость. Собственно, она боялась умереть, потому что по-прежнему чувствовала боль в области сердца и опасалась нового приступа.
Владек встал и проворчал:
— Я попрошу вас слегка приподняться!.. Еще…
Он поднял выше подушки, проверил пульс, подвинул себе кресло, большое, не очень удобное, но импонирующее размерами, на котором сиживала обычно пани Гражина, когда принимала посетителей. Она делала это не для позы. Кресло подчеркивало достоинство ее особы, а также ценность и важность высказываемых ею слов. Владек развалился в этом кресле с той невыносимой развязностью, которую при других обстоятельствах она не потерпела бы.
Он сел, прикрыл глаза и молчал.
В глухой тишине она слышала только собственное дыхание и неровное биение сердца. Она не верила Владеку. Умышленно, из-за своей обезьяньей злобы он сказал ей, что она уже не встанет с постели. Все в ней бунтовало против этой чудовищной неподвижности. Если бы не обычный физиологический страх, что каждое резкое движение может вызвать новый приступ, сейчас же бы встала…
А может быть, это правда?.. Даже такой циник не отважился бы на подобное бессовестное вранье. Завтра же вызову доктора Лисовского и профессора Кленга. Это просто абсурд — верить такому сопляку, самонадеянному сопляку. Она, которая никогда не болела, которой даже роды оба раза прошли так легко, должна уже умереть!.. И более слабые люди живут зачастую значительно дольше…
Ведь до вчерашнего вечера она чувствовала себя прекрасно!
Ей хотелось спросить Владека о состоянии своего здоровья, вытянуть из него информацию о подробностях недомогания и начать разговор, в котором — она была уверена в этом — он вынужден был бы признать, что с ней все не так уж плохо, но она все-таки стеснялась показать ему свое беспокойство. Это унизило бы ее достоинство. Однако молчание было еще более невыносимым.
— Скучаешь? — откликнулась она едва слышным голосом. — Может быть, взял бы какую-нибудь книгу?
Он отрицательно покачал головой.
— Посмотри в салоне, на полке у стола. Там есть несколько новых авторов, может, тебя заинтересуют.
— Спасибо. Представляю себе, как бы наскучили мне авторы, которых почитает тетя, а оставаясь со своими мыслями, я меньше скучаю, чем вам кажется.
— Я ценю значимость твоих мыслей, но думаю, ты не настолько самонадеян, чтобы пренебрегать чужими мыслями.
— Впитываю их в огромном количестве. А вообще люди в таких случаях поступают комично: или поглощают их для личного пользования, или отбрасывают. Им жаль времени на основательное переваривание собственных размышлений. Более того, свои удобства и умственную лень считают основанием для гордости: так называемые незыблемые принципы, неизменные взгляды. Я предпочитаю тех, кто с покорностью духа, а проще с покорностью куриных мозгов, просто говорят, что верят. Верят и все. Верят объявлению, честному слову. Когда-то я давал консультации какому-то офицеру, готовившемуся к штабным экзаменам. Он никак не мог понять, что сумма углов в треугольнике равно двум прямым углам. Наконец, выйдя из себя, говорю ему: «Даю слово чести, что это так!» Мой офицер сразу же согласился: «Почему же вы мне сразу так не сказали?» И в то же время на следующий день его снова охватили сомнения. Дело было в том, что он не был уверен, можно ли полагаться на слово чести человека еврейского происхождения. Но я не об этом хотел говорить. Вера, несомненно, является способностью, которой можно позавидовать. Все сомнения, все проблемы решены. Поэтому можно махнуть на них рукой и заняться практичными, выгодными и приятными занятиями, такими, как ростовщичество, сплетничанье и нравоучение близких. Вера — это клад.
— Это правда, а ты это должен знать более всего, потому что без заявлений и без слова чести популяризуешь материализм, который тоже является верой.
Владек нетерпеливо заерзал:
— А кто это вам сказал, что я материалист?
— Это ясно.
— Ну, разумеется. По пятницам ем колбасу, сплю с женщиной на постели, не окропленной святой водой, принадлежу к району без вероисповедания и занимаюсь естественными науками. Кто я? Материалист. И я должен, соблюдая долг врача, здесь сидеть, но если вы мне еще скажете, что мое мировоззрение основано на происхождении человека от обезьяны, то я уйду. Это хорошо заявлять на собрании союза домработниц. Конечно, черт возьми, материализм, с которым тетя так рьяно сражается, Является верой, а точнее, был верой в девятнадцатом веке. А сегодня он не существует вообще, и борьба с ним — это не что иное, как борьба с вымышленным врагом. Удивительно, зачем нужен вражеский институт? Люди погибли бы от тоски, если бы не с чем было бороться. Я опасаюсь, что заложено это в инстинкте.
— Я думаю, что в стремлении к правде.
— Стремление к правде посредством распоротого живота ближнего? Но вернемся к материализму и его проблемам. Тетя, разумеется, не читает таких еретиков, как Бергсон, Пуанкаре или Джинс? Значит, вы не знаете, что современный материализм дошел до отрицания самого своего названия и открыл, что мельчайшая частица материн, электрон, не является материей, а лишь пучком волн, поэтому материи нет вообще; что она представляет одну из непродолжительных фаз энергии; что сущность этой энергии мы не знаем; что, возможно, это энергия воли или мысли?
