— А мне всегда хотелось узнать, каких женщин желает видеть Фред?
Лицо Ирвинга стало недовольным.
— Хорошо воспитанных, — тихо ответил он.
— Что за глупый вопрос, — воскликнул Хохля. — Он же влюблен в пани Кейт.
— Ба, влюблен! — злобно произнесла Тута. — Что из того, что влюблен? Он же не присягал на безбрачие.
Стронковский гневно посмотрел на нее.
— Отвяжись, Тута…
Однако девушка настойчиво продолжала:
— Почему я должна отвязаться? Мы сегодня утром задумались над тем, почему Фреда не видели ни с одной женщиной. Ну, хорошо, сейчас он пьян от любви, но до знакомства с ней! Так скажите, видел ли кто Фреда с какой-нибудь бабой?
— Действительно, — засмеялся Залуцкий, и это открытие отразилось на его лице изумлением.
— Мне кажется, что это мое личное дело, — ответил, покраснев, Ирвинг.
— А я вот любопытная. В прошлом году мне пришлось зайти к нему по делу…
— Ага… — пробормотал Тукалло.
— Никакого «ага»! Просто, могу рассказать вам точно, речь шла о протекции его отца для одной из моих школьных подруг, так что нет и намека на «ага». Прихожу, значит, я к нему, а его слуга смотрит на меня удивленно и даже, как мне показалось, возмущенно. Поскольку Фреда не было дома, но он должен был скоро вернуться, я решила подождать. Вы не представляете, как слуга был озабочен и вообще не знал, может ли впустить меня.
— Но все же впустил в кухню? — рассмеялся Хохля.
— Нет, в маленький зал. Глядя на его выражение лица, я спросила: «Что это вы смотрите на меня, как на что-то сверхъестественное? Разве у пана Ирвинга не бывают женщины?». А он мне в ответ с достоинством: «Нет, ваша милость, пан барон холост…» Я думала, что лопну от смеха.
Ирвинг сидел красный как бурак.
Тина воскликнула:
— А это забавно! Неужели он сторонник клана Дрозда?
— Нет, — пропищала вторая из Трех Свинок, — он же сходит с ума по жене Гого.
— Признайся, Фред, как ты решаешь эти проблемы? — настаивала Тина.
— Постарайся его соблазнить, — посоветовал Тукалло.
— Может, и стоит, — сказала Тина кокетливо.
— Не утруждай себя, — гневно усмехнулся Ирвинг.
— Нет шансов?
— Увы, ни малейших, — ответил он с поклоном.
Свинки громко рассмеялись.
— Любезностью не грешишь, — оскорбилась Тина.
— А чем он грешит? — прыснул от смеха Хохля.
— Он — девственник, — убежденно заявил Тукалло.
— Или полудевственник, — поправила Тина.
Ирвинг не скрывал плохого настроения и огрызался, как мог.
Хохля отправился в бар. Полясский танцевал с Тиной, Дрозд пересел за другой стол, где сидели какие-то его родственники. Как обычно в это время, компания начала расходиться. Али-Баба атаковал цветочницу, Кучиминьский флиртовал с незнакомкой за соседним столиком, Мушкат бесцельно бродил по всему ресторану, Тукалло гремел в унисон с оркестром. В притемненном освещении действительность расплывалась в нереальных формах.
Ирвинг демонстративно пригласил одну из танцовщиц за отдельный столик, потом долго с ней танцевал, заказал шампанское, а затем так же демонстративно покинул ресторан вместе с ней.
Когда они сели в машину, он сказал:
— Послушай, малышка, я сегодня устал и отвезу тебя домой, по крайней мере, хоть раз выспишься, а вот это тебе на чулки, — и он вложил ей в сумочку банкнот.
Проводив девушку, он не вернулся домой, чувствуя себя трезвым, и вскоре нашел маленький ночной бар в еврейском квартале, будучи уверенным, что там он не встретит никого из тех друзей, с кем недавно простился. Однако ошибся. Около семи часов в бар всыпалась компания каких-то мужчин и женщин, а среди них — Хохля и Тукалло. К счастью, они не заметили Ирвинга.
Не лучше выглядели и остальные Дьяволы из ресторана «Под лютней», которые разбрелись по ночным барам и в «Мулен Руж». Дрозд дирижировал оркестром. Три Свинки танцевали с какими-то подозрительными типами, а Мушкат спал на диванчике. В «Нитуче» Залуцкий поил шампанским Тину и двух танцовщиц, в «Коломбо» Бойнарович танцевал соло трепака, а граф Рокиньский пил с официантами. В «Аргентине» Полясский сидел в обществе актеров, заканчивая ночь яичницей с ветчиной и водкой.
Стронковский простился с ними и вышел в поисках открытого магазина с цветами. Наконец нашел его на Маршалковской. Выбрав десять роз, он вложил свои стихи в конверт и адресовал Кейт, но, к сожалению, у него не нашлось, чем заплатить, потому что в кармане оставалось лишь несколько грошей. К счастью, продавец согласилась принять в качестве залога часы.
— Цветы отвезите вместе с письмом, а часы, прошу вас, доставьте вечером по этому адресу, и я вручу курьеру деньги за цветы.
На карточке он написал свой адрес и вышел. Однако девушка, отправляющая в то утро цветы, была занята своими проблемами, и в результате Кейт около десяти часов получила странную посылку: розы, стихи и часы в никелевом корпусе, а также квитанцию к оплате в десять злотых.
Подобное уже случалось не раз, и это не стало для нее сюрпризом. Она очень любила Стронковского, ценя его большой талант и искренне огорчаясь образом жизни этого молодого парня, испытывая к нему материнские чувства. Из приятелей мужа она чаще и охотнее виделась с Ирвингом и Стронковским. В то же время она понимала, что не только они, но и Тукалло, Полясский, Хохля сблизились с Гого лишь из-за нее. Им нравилось беседовать с ней, часами просиживая в гостиной.
Кучиминьский как-то сказал:
— Вы созданы для воскрешения литературного салона в лучших традициях.
Это льстило ей, и она проводила с ними приятные часы в своей жизни. Возможно, поэтому не особенно старалась повлиять на мужа, чтобы он не принимал участия в выпивках. Однако после вчерашнего инцидента она пришла к выводу, что Гого совершенно перестал с ней считаться, и уже не видела смысла в дальнейшей борьбе.
После завтрака она вышла из дому по своим делам, а вернувшись, застала Гого уже одетым. Он встретил ее весьма резко, чего раньше никогда не делал, вероятно, решив использовать по отношению к ней какую-то новую «тактику».
Указывая на часы Стронковского, лежавшие на ее туалетном столике, он сказал:
— Если ты позволяешь кому-то раздеваться в своей спальне, то могла бы позаботиться о том, чтобы этот кто то не оставлял после себя столь убедительных улик.
Она удивленно взглянула на него.
— Извини, но на подобные замечания я даже не считаю нужным отвечать.
— Это вовсе не замечание, это вопрос: откуда в твоей комнате мужские часы? — спросил вызывающе Гого.
— Ты повышаешь голос, что не делает тебе чести.
