В ресторане действительно было весело. Север Тукалло в хорошем расположении духа гремел анекдотами, как митральеза
[20]
, Полясский, только вернувшийся из Кракова, рассказывал злые сплетни о местном литературном обществе. Все уже прилично выпили. Настроение, однако, не передавалось. Гого тщетно пытался спрятать свое состояние обычной улыбкой.
— Что с тобой? — спросил Дрозд.
— Ничего. Чувствую себя сегодня не очень.
— Так выпей, — посоветовал через стол граф Чумский.
— Пью, — ответил Гого, опорожняя новую рюмку.
Но алкоголь не действовал на него, хотя пил он без меры. Только в «Мулен Руж», куда они перешли после полуночи, он начал хмелеть. Покачнувшись, он едва не перевернул столик, но голова оставалась трезвой, по крайней мере настолько, что ему не удавалось избавиться от гремящих в ней мыслей. И так продолжалось до утра. Он сменил еще три бара, а Ирвинг, Залуцкий, взяв с собой и Гого, поехали в корчму за город.
Когда он возвратился домой, часы показывали девять. В квартире было убрано, все окна открыты, комнаты наполнены солнечным светом. Кейт в своей спальне, сидя за секретером, что-то рисовала.
Остановившись у двери, Гого спросил:
— Пиво в доме есть?
— Есть, — она повернулась, — сказать, чтобы тебе подали?
На ней было черное шерстяное платьице с белым узким воротничком вокруг шеи. От нее веяло чистотой и холодом. Она напоминала монахиню.
— Ты что, собираешься в монастырь, — усмехнулся он с сарказмом. — Не для того ли, чтобы морально придавить мужа, который в подметки не годится. Не так ли?
— Сейчас я принесу тебе пиво, — встала Кейт.
— Подожди, не горит. Что ты тут рисуешь?
— Это проект планировки сада.
— Какого сада?
— Возле дома Тынецкого, — ответила она и хотела спрятать рисунок, но Гого вырвал его из рук.
— Ты не будешь проектировать никаких садов! — закричал он. — Я не хочу этого! Понятно?!.
— Понятно, — спокойно кивнула головой Кейт. — Ты думаешь, что я пьян, да?
— Не считаю, что ты трезвый, — заметила она спокойно.
— Так вот я трезвый! Достаточно трезвый, чтобы сказать, что я думаю о тебе и о твоем ангельском высокомерии.
Кейт обратилась к нему с готовностью к примирению:
— Конечно, Гого, ты можешь, как всегда, угостить меня порцией грубостей, но подумай, нужно ли это, ведь тебе известно, что меня это не заденет, и знаешь также, что я не могу серьезно воспринимать то, что ты говоришь в таком состоянии. Ты лишь портишь себе нервы. Так зачем?
— Зачем?.. Зачем?! — громко расхохотался Гого. — Ты — потрясающа!.. Да потому что я уже задыхаюсь!
— От чего?
— От твоего высокомерия, зазнайства, от твоей идиотской самоуверенности, которая может довести до бешенства!
Топнув ногой, он швырнул шапку на пол.
— Послушай, Гого, — произнесла она ровным тоном. — Я всегда готова прислушаться к твоим замечаниям в соответствии с обязанностями жены и постараюсь учесть их в будущем. Однако прошу тебя не заставлять меня выслушивать эти замечания, когда ты делаешь их в такой грубой форме и когда ведешь себя подобным образом.
— Я — хам?.. Что?..
— Ты настроен поссориться и хочешь закатить сцену, которая закончится, как все предыдущие. И не себя, а тебя я хочу от этого уберечь.
— Советую больше заботиться о себе.
— У меня нет причин, Гого, потому что не меня оскорбляют и унижают такие вещи.
Его лицо исказила ирония.
— Естественно! Тебя из твоего поднебесья ничто не сможет стянуть до моего приземленного уровня! Мне следует перед тобой распластаться, бить, раболепствуя, поклоны и провозглашать здравицу?!
— Успокойся, Гого, и ложись отдохни сейчас, а поговорим после.
— К черту разговоры! — закричал он, грохнув кулаком по столу. — Мне не о чем с тобой говорить! Я хочу тебе сообщить, что с меня хватит! Понимаешь, хватит?! Я не собираюсь и дальше терпеть твои капризы!
Из кухни донесся стук входной двери: служанка вернулась из города.
Кейт сказала:
— Прошу тебя, Гого, не повышай голос.
— Это уж как мне понравится! Хочу кричать и буду кричать!
— Неужели тебе нужно, чтобы Марыня и все соседи…
— Какое мне дело до всех соседей! — еще громче закричал он. — Боишься, чтобы не узнали, что вместо молитв над твоим совершенством я могу кричать на тебя?
Она покачала головой.
— Ты не на меня кричишь, ты кричишь при мне.
— На тебя кричу! Именно на тебя, ты… ты… пустая кукла! Ты комедиантка, святоша!
— Постарайся взять себя в руки, — умоляющим тоном обратилась она.
— Ах, взять себя в руки? Еще никогда так прекрасно, как сейчас, я не владел собой. Мне бы хотелось, чтобы ты поняла, что я совершенно трезв, но решил, наконец, покончить со всем этим: твое самолюбие, твои капризы, беспочвенная сверхъестественность! Это же можно со смеху умереть, глядя на тебя! Вообразила себя чем-то неземным, ангельским, каким-то чудом! Если несколько дураков заигрывают с ней, подумала, что королева, а все остальные недостойны ее взгляда и должны замирать от счастья, когда их светлость соблаговолит одарить улыбкой!
Изо всей силы он подфутболил лежавшую на полу шапку и заорал:
— Ну не наглость ли это! Самое настоящее бесстыдство! Мания величия, доходящая до кретинизма! Смотришь на меня свысока, презираешь меня, а кто ты сама?! Примитивная женщина, как миллион других: те же руки, тот же живот, такая же пустая голова, в которой, как гвоздь, торчит мания величия, те же ноги и те же части тела, которые служат для размножения всем самкам: женщинам, кобылам, сучкам… Да, сучкам! Жрешь так же, как другие, и так же ходишь в сортир. Ха… ха… ха! Не приглашение ли это на Олимп? На Парнас? А может, тебе для этой функции соорудить в центре города пьедестал? Ты же все делаешь, как на пьедестале! Ха… ха… ха… чтобы все восхищались тобой и преклонялись… Эх ты, дурочка! Думаешь, что ты такая единственная?.. Миллионы подобных гусынь! Да-да, гусыни, а ты — самая худшая, потому что напыщенная, разбухшая от своего воображаемого совершенства, которое позволяет тебе помыкать, топтать, пренебрегать. Ты… ангелочек!!!
Кейт стояла молча, не пытаясь остановить его. Еще никогда прежде он не позволял себе устраивать такой скандал, такие оскорбления, выкрикивать такие обидные слова в ее адрес. Был он, несомненно, под действием алкоголя, но не пьян. И вдруг пронеслась мысль: «А может, он сошел с ума?» Она не могла объяснить себе такого грубого взрыва. Она чувствовала себя точно загипнотизированной под градом выкрикиваемых им обвинений и ругательств. Не могла она сдвинуться с места и оторвать глаз от его лица, красного, вспотевшего, искривленного злобой.
