— Да.
— Джентльмены. — Тигр встал; в зале воцарилась тишина. — Джентльмены, вы слышали, что сказал наш благородный друг Малик. Теперь, прежде чем открыть блокнот и объявить имя победителя, я обязан спросить, не желает ли кто-нибудь из вас, — он повернулся к участникам пари, — высказать возражения касательно договора, процедуры проведения исследования или чего-то иного?
Мистер Гопес, а за ним и мистер Патель отрицательно помотали головами. Тигр медленно обвел глазами молчаливую аудиторию.
— Не желает ли кто-либо из представителей «Асади-клуба» высказаться в отношении обсуждаемого вопроса — а именно пари между данными джентльменами, мистером Гопесом и мистером Пателем?
Проигнорировав глухое и невнятное «Давай уже наконец», донесшееся из угла (Сенджей Башу, кто еще), Тигр извлек из кармана рубашки и нацепил на нос узенькие очочки.
— Джентльмены, передо мной цифры. Ad utrumque paratus.
[8]
— Тигр открыл блокнот, и его брови поползли вверх. — Вы помните, что в случае, если указанное здесь число больше или равно 51, победа присуждается мистеру Пателю. Если же число меньше или равно 50, пари выигрывает мистер Гопес. А число, джентльмены, равно… — Он снова медленно обвел глазами замерших в ожидании людей. — Сорока двум.
На мгновение стало еще тише — блоха не чихнет, — а затем помещение взорвалось какофонией звуков: стонов, воплей, радостных выкриков. А. Б. Гопес встал, потянулся через стол, и мистер Патель, чуть заметно хмурясь, крепко пожал ему руку. Тигр громко, перекрывая возбужденный гвалт, крикнул бармену:
— Четыре «Таскера»! И четыре «Джонни Уокера» — больших.
Кто-то требовал пересчета — нет, не мистер Патель, принявший поражение достойно своего клуба, а кто-то из молодежи. Блокнот мистера Малика, который долго передавали из рук в руки, вернулся к Тигру, и тот со своей адвокатской въедливостью быстро заметил, что десять последних пометок сделаны ручкой немного не того цвета. Он закрыл дело со строгим предупреждением и угрозой наложения взыскания за неуважение к суду.
Мистер Малик начал было объяснять Пателю и А. Б., как он при подсчете прибегнул к помощи мальчика-работника, но в этот момент в бар вошел Гарри Хан.
12
Баклан
Появись здесь сам великий бог Ганеша — со слоновьей головой, четырьмя руками, сломанным бивнем и увенчанный бриллиантами, — мистер Малик вряд ли удивился бы больше. Однако перед ним был Гарри Хан, улыбающийся и весь в белом. Густые седые волосы. Ослепительно белая рубашка и ослепительно белые зубы. Белые брюки, белый пиджак и (вот бесстыдник!) белые лакированные туфли. А рядом — невероятно красивая девушка в невероятно коротком красном платье.
В 1903 году, в момент основания, «Асади-клуб» был просто клубом для индийцев. Любой уроженец субконтинента независимо от расы и религии мог подать заявку на вступление — так гласил устав. В реальности это означало, что женщин в клубе не было: слыханное ли дело, чтобы женщина вступала в клуб? Только после скандала 1936 года, впоследствии получившего название «дело Ранамурки», устав изменили, недвусмысленно исключив возможность приема женщин. Так продолжалось вплоть до середины семидесятых, когда очередной всплеск феминизма (достигший азиатской общины Найроби с некоторым опозданием и в разжиженном виде, но при том вполне ощутимый) совпал с уменьшением численного состава клуба. После многих дебатов и вопреки угрозам Джумбо Викрамасинге застрелить первую же бабу, которая переступит порог, а потом самому застрелиться, женщины получили право вступать в «Асади-клуб». Но поскольку не было сделано ничего для их привлечения — многим ли дамам интересно весь вечер резаться на бильярде и пить пиво там, где даже нет женского туалета? — кровопролития удалось избежать. Прошло тридцать лет, но в клубе по-прежнему редко можно встретить особ женского пола, только супруг и дочерей, исправно являющихся в первое воскресенье месяца ко второму завтраку отведать карри. Но по вечерам в будние дни — никогда.
Все взгляды обратились к юной красавице, явившейся с Гарри Ханом. Это, как вы, конечно же, догадались, была Эльвира, младшая дочь сестры жены его двоюродного брата, — хорошенькая, незамужняя, но помолвленная капризуля, которая, едва спровадив жениха обратно в Дубай, тут же позвонила дядюшке Гарри и поинтересовалась, нет ли у того желания чем-нибудь заняться. После занятий он объявил, что не прочь чего-нибудь выпить, а Эльвира сказала, что ей до смерти надоело в чопорном «Хилтоне» и что ее брат Сенджей наверняка сейчас в клубе. Почему бы не выпить там? Будет классно.
Брат (Сенджей Башу полчаса назад подал голос и с того момента пытался залечить свое разочарование исходом пердячего пари — он ставил на Пателя — щедрыми дозами микстуры от доктора Джонни Уокера) был очень рад видеть сестру.
— Нет, правда, я рад, Пипка. Честно-честно. Очень, очень.
Гарри переместился к барной стойке, оставив хорошенькую племянницу гневным шепотом втолковывать алкашу-родственничку, чтобы он больше не смел называть ее этим идиотским именем, иначе она всем расскажет, как кто-то кое с чем баловался в ванной. Гарри обратил внимание на четырех мужчин за столиком неподалеку. Трое смотрели прямо на него, а один старательно отворачивался. Как раз его-то Гарри и узнал.
— Малик! Вот так встреча!
Делать было нечего, бежать некуда. Мистер Малик повернулся к Гарри Хану, вежливо улыбнулся и пожал протянутую руку:
— А-а, Гарри.
Патель, А. Б. и Тигр, явно заинтригованные, изумленно раскрыли рты. Изумленно — потому что девушка, вдоволь нашипевшись на Сенджея Башу, скользящей походкой приближалась к ним в платье такой уникальной открытости, какую редко встретишь в Найроби, а тем паче в «Асади-клубе». Заинтриговало же их имя — Гарри. Это ведь его давеча поминал Малик?
— Отличное местечко, — с ослепительнейшей улыбкой сказал Гарри. — Мне нравится. Значит, вот где ты обретаешься, Малик? А я еще удивлялся, почему не вижу тебя в «Хилтоне». Знаешь мою племянницу? Эльвира, познакомься: Малик. Мой школьный товарищ.
Новые рукопожатия.
— Слушай, Малик, а как мы тебя называли, не помнишь?
— Меня?
— Ну да — в школе.
— В школе? — На лбу мистера Малика выступил холодный пот. — Не помню. Позволь представить тебе…
— Карат, вот как! Нет. — Гарри возвел глаза к потолку. — Черт! Неважно, потом вспомню. Как, говоришь, зовут твоих друзей?
После того как все перезнакомились, заказали напитки, выяснили, что привело сюда Гарри и как себя чувствует его матушка, мистер Патель с невинной улыбкой обратился к Эльвире:
— Вы случайно не интересуетесь птицами? — И, очевидно приняв ее улыбку за утвердительный ответ, продолжил: — А то Малик вам расскажет про хагедашей.
