— О Господи, — простонал Хаса. — Проблема была совсем не в этом. У меня был один близкий друг. Он часто приходил к нам, и однажды Марион ушла с ним.
Он пожал плечами, а у Азиадэ от удивления округлились глаза. Она, наконец, поняла в чем дело.
— Ах, вот оно что, — сказала она, — вы проследили их, и убили обоих, и с тех пор скрываетесь за границей от суда и кровной мести. Я могу вас понять, я знаю много случаев, как ваш.
Хаса почувствовал себя почти оскорбленным. Азиадэ считала его способным на убийство!
— Мне не надо ни от кого прятаться и суд тоже на моей стороне.
Азиадэ покачала головой.
— У нас к такой женщине привязали бы кошку, засунули бы их обоих в мешок и сбросили в Босфор. Мужчину же того закололи, и все сочли бы это справедливым. А что ваши враги так хорошо скрываются?
— Нет, — печально ответил Хаса. — Этим летом они были в Зальцкамергуте. И почему, собственно, враги?
Азиадэ молчала. Нет смысла объяснять этим людям, что такое любовь. Хаса сидел перед ней, как будто за стеклянной стеной, сгорбленный и такой беспомощный. Азиадэ уставилась в пустую чашку кофе с чувством легкого удовлетворения. Это хорошо, что Хаса был так одинок.
— А что вы думаете о психоанализе? — спросил он вдруг.
— О чем? — удивилась Азиадэ. «Как же эти люди отличаются от пашей с Босфора».
— О психоанализе, — повторил Хаса.
— А что это такое?
— Психоаналитики — это люди, которые так же заглядывают людям в душу, как я в горло.
— Какой ужас! — Азиадэ вся съежилась. — Как можно показывать свою душу чужому человеку. Это же хуже, чем насилие. Такое позволительно только Пророку или королю. Я бы убила людей, которые захотели бы заглянуть мне в душу. Все равно, что голой пройтись по улице!
Она замолчала, потерла лоб рукой и вдруг, подняв на Хасу сияющие в улыбке глаза, смущенно сказала:
— Мне гораздо больше нравятся люди, которые заглядывают в горло.
Хасе стоило больших усилий не сжать в объятиях эту сероглазую девушку.
— Поехали, — воскликнул он, охваченный внезапным порывом жизнелюбия, и Азиадэ безвольно кивнула.
Держась за руки, они шли к машине. На улице уже стемнело. Бесконечные ряды уличных фонарей тянулись вдоль тротуаров, сливаясь где-то вдали. Азиадэ пристально смотрела на свет и не думала ни о доме на Босфоре, ни о паше, который ждал ее дома. Хаса казался ей таким большим и непонятным, будто экзотический зверь, а его машина в ночном свете была похожа на огромного, увешенного оружием, слона. Машина тронулась, асфальт исчезал под колесами, словно туман, рассеивающийся при порывах ветра.
Они проехали по Курфюстендам и свернули на Авус. Свет фар освещал плоские крыши квадратных домов. Стальным копьем вонзалась в небо радиобашня. Они молча ехали по широкой Авус, тесно прижавшись друг к другу, и Хаса увеличивал скорость, нажимая на педаль. Влажный ветер бил Азиадэ в лицо. Хаса смотрел на ее развевающиеся на ветру волосы и серые глаза, и прибавлял газ на поворотах так, чтобы она почти обнимала его за плечи. Автомобиль мчался в ночи, будто движимый какой-то сверхъестественной силой. Силуэты внешнего мира расплывались в однообразии величественной серости. В висках у Хасы стучало. В этом бешенстве скорости он вдруг почувствовал головокружение от неизвестного ему доселе любовного опьянения. В свете фар асфальт был похож на бесконечно вращающуюся ленту. Женщина, сидящая рядом, стала вдруг необыкновенно близка и досягаема, будто она была навечно подарена ему этим вихрем.
Азиадэ сидела неподвижно с полузакрытыми глазами, охваченная неожиданным чувством самоотверженности. Она крепко сжимала ручку окна и все настоящее, казалось, исчезало вместе с шумом остающихся позади километров. Машина превратилась в ковер-самолет, а ночной ветер толкал ее все ближе и ближе к чужому человеку, который, загадочным образом связанный с ней, несся к невидимой цели, ведомый той же силой, что и она.
Она бросила взгляд на приборную доску. Стрелка показывала на какую-то цифру, но девушка уже не понимала, много это или мало. Она просто сидела, растворившись в ветре, в скорости, в призрачном свете далекой радиобашни.
— Довольно, — обессилено прошептала она.
Хаса медленно повернул в сторону города. Его утомленные красивые глаза были полны грусти и облегчения. Он остановил машину на Уландштрассе. Азиадэ обняла его за шею, и он наклонился к ней.
— Спасибо, — сказала Азиадэ тихим, идущим откуда-то издалека голосом.
Хаса ощутил тепло ее щеки и частое дыхание по-детски нежного рта. Он коснулся губами ее щеки и закрыл глаза. Губы Азиадэ были совсем рядом. Он посмотрел на нее. Девушка неподвижно и испуганно всматривалась куда-то вдаль.
— Спасибо, — сказала она еще раз, молча вышла из машины и исчезла за дверью.
Потрясенный Хаса зачарованно смотрел ей вслед.
Глава 6
«…И сказал народ Китая: „Уничтожим турков. Тюркского народа больше не должно существовать“.
Тогда заговорило небо тюрков, священная земля и вода тюрков: „Тюркский народ не должен исчезнуть с лица земли. Да здравствуем мы“.
Произнеся эти слова, небо подняло моего отца Ильтерес-хана за волосы над всем народом. И тогда мой отец, хан, сказал….»
Азиадэ водила пальцем по руническому тексту.
«Вообще-то не „сказал“, а „провозгласил“», — устало подумала она и таинственные угловатые линии древнего шрифта поплыли у нее перед глазами.
Тысячи лет назад великий древний народ воздвиг себе памятники в далеких монгольских степях. Народ этот перекочевал, но их примитивные письмена сохранились. Ветхие и загадочные глядели они в бескрайние монгольские степи, в темное зеркало холодной безымянной реки. Камни осыпались и кочевники, проходя мимо, боязливо смотрели на разрушенные памятники былой славы. Путники из далеких стран, путешествуя в изнуряющей жаре монгольских степей, приносили на Запад вести о загадочной письменности. Снаряжались походы, опытные руки переписывали таинственные руны. Потом, аккуратно напечатанные, они перекочевывали в тихие кабинеты ученых. Сухие, жилистые пальцы бережно водили по этим таинственным знакам, ученые лбы морщились над ними. Постепенно тайна письменности была раскрыта, и из угловатых ветхих иероглифов донесся вой степных волков, возник древний кочевой народ, появился вожак на низкорослом, долгогривом коне, зазвучали рассказы о древних путешествиях, войнах и героических походах.
Азиадэ растрогано смотрела на рунические письмена. Ей казалось, что она читает в этих черных угловатых линиях историю своих снов, желаний и надежд. Что-то притягивающее и могущественное возникало за этим беспорядком примитивных форм и словообразований.
Ей открывалось таинство начала, сокрытое в древних звуках ее рода.
Перед ее взором вставали первые представители зарождающегося народа, которые когда-то перешли обледеневшие снежные степи и создали первые звуки и тоны своего языка.
