— Чего тебе не хватает, — вздохнул Сэм, — у тебя же есть деньги. Может, тебе съездить куда-нибудь, мир посмотреть. Ты же ничего не видел, кроме Босфора и отеля «Барбизон-Плаза». Я поеду с тобой и буду все организовывать, сам ты не справишься.
Они пошли через площадь. На террасе кафе «Пятое авеню» стояли заспанные официанты. Посетителей еще не было, и зеленые столы напоминали покрытые росой газоны. Они поднялись на террасу и устало плюхнулись в кресла.
— Два кофе, очень крепких, — сказал Ролланд, внезапно абсолютно протрезвев. Затем он склонился к другу и заговорил:
— Действие происходит в Китае. Настоящее показывается через прошлое. Стена является символом самодовольного, надменного и ограниченного мира…
Продюсер благодарно посмотрел на него.
Глава 11
— Хосров паша был очень богатым и могущественным человеком.
Азиадэ стояла во дворе большой мечети и, запрокинув голову, с восторгом разглядывала стройные линии минаретов. Легкая вуаль прикрывала ее лицо.
— Очень могущественным, — повторила она. — Когда он впервые прибыл сюда, то нашел здесь три деревни, которые приказал снести и на их месте воздвиг сарай — дворец — с тех пор этот город называется — Сараево.
Она сидела на мраморных ступеньках входа в мечеть и любовалась фонтанами с арабскими надписями, у которых играли дети. Через двор мечети прошел мулла в белом тюрбане.
Хаса, укрывшись в тени колонн, любовался ногами Азиадэ и голубями на мраморных плитах, которые напомнили ему о Венеции. Тогда все было по-другому: они с Марион гуляли по площади св. Марка, она кормила голубей и клялась ему в вечной верности. Азиадэ не кормила голубей, она спокойно сидела, погруженная в свои мысли и лучи солнца освещали ее лицо.
— Как здесь хорошо, — вздохнула Азиадэ.
Хаса промолчал, продолжая разглядывать ее ноги, туго обтянутые шелковыми чулками бледно-розового цвета. Да — жизнь действительно была прекрасна.
Он прислонился к колонне и подумал о том, что абсолютно правильно поступил женившись на Азиадэ, что вся его жизнь до сих пор, была всего лишь интермедией между школой и приемом больных.
Ему было тридцать лет, и в его жизни был университет Вены, госпитали Европы и Марион. Теперь у него была Азиадэ. Ему захотелось нагнуться к ней и рассказать о том, что некоторые флегмоны возникают, как следствие заболевания задней носовой пазухи и что он собирался делать доклад на эту тему на Медицинском совете. Но он не сделал этого, потому что Азиадэ все равно ничего бы не поняла и поинтересовалась только этимологией слова «флегмона».
Какой-то ветхий, сгорбленный старик вошел в мечеть, разулся и с серьезным задумчивым выражением лица приготовился молиться. Это был совершенно чужой мир, куда Хасе вход был запрещен. Он думал о своих двоюродных братьях, которые приходили к нему в отель, пили с ним чай и разглядывали его, как какого-то экзотического зверя. К Азиадэ же они обращались с особым уважением, шутка ли — дочь настоящего паши! Они болтали без умолка, а Азиадэ с достоинством принимала знаки почтения, оказываемые ей. Она гостила у их жен и вела с ними долгие содержательные беседы о восточной душе. Отсталые женщины угощали ее кофе и с интересом разглядывали, ведь она была дочкой паши и говорила о таких мудрых и непонятных им вещах.
— Все мусульмане — братья, — говорила она гордо. — Наша родина начинается на Балканах и заканчивается в Индии. У всех нас одинаковые обычаи и одинаковые вкусы, поэтому мне так хорошо у вас.
Испуганные женщины молча, с благодарностью слушали и угощали дочь паши кофе.
— Пойдем, — сказала Азиадэ Хасе и поднялась.
Они шли по узким улочкам Сараево, мимо голубых дверей базарных лавок. Маленький ослик, шевеля ушами, рассеянно протопал по площади.
— Мне нравится здесь, — сказала Азиадэ, наблюдая за ослом. — Кажется, люди здесь живут счастливо.
Они вошли в маленькое кафе. На стойке стояли тарелки с оливками и кусочками сыра, надетыми на зубочистки. Хаса с удивлением узнал, что зубочистки применяются вместо вилки, что показалось ему вполне разумным и гигиеничным. Потом он по совету Азиадэ заказал ракию, которую подают в графинах и оттуда же пьют. Он отпил и решил, что это похоже на смесь жидкости для полоскания рта с абсентом.
Азиадэ протыкала оливки палочками и с довольным видом жевала их. Какое удовольствие — вот так беззаботно путешествовать с Хасой по миру, посещать мечети и есть оливки. Этот город казался ей таким родным и милым, а Хаса если и не был офицером или даже чиновником, то уж точно, самым лучшим мужем на свете.
— Твои родственники очень милые люди, — сказала она, сплевывая косточку.
Хаса изумленно посмотрел на нее, дикое семейство Хасановичей казалось ему таким чужим.
— Они почти турки, — ответил он. — Турки же поработили эту землю и оставили здесь неизгладимый азиатский отпечаток.
У Азиадэ глаза округлились от удивления. Она улыбнулась, блеснув своими белоснежными зубами.
— Бедный Хаса, — сказала она, покачав головой. — Турки на самом деле лучше, чем о них думают. Мы не порабощали эту землю. Эта земля сама позвала нас. Причем трижды. При Мухаммеде I, при Мураде II и при Мухаммеде II. Страну раздирали гражданские войны, и король Твртко умолял султана, навести здесь порядок. Это потом уже она стала самой верной и религиозной провинцией империи. Кроме того, мы сделали все, чтобы сделать эту страну цивилизованной, но они сами этого не хотели.
Теперь заулыбался Хаса.
— Всем известно, что турки всегда были против какого-либо прогресса. Это я еще в школе проходил.
Азиадэ прикусила губу.
— Послушай, — сказала она, — одиннадцатого силкаде тысяча двести сорок первого года — по-вашему шестнадцатого июня тысяча восемьсот двадцать шестого года — султан Мурад II решил провести реформы в стране. С этой целью он издал либеральную конституцию, дарующую много свобод — Танзимати Хайрие. Эта Конституция была либеральнее всех других конституций, существовавших в то время. Однако народ Боснии не захотел стать ни свободнее, ни либеральнее. Гусейн ага Берберли поднял восстание против «неверного» падишаха. Он захватил Травник, где находилась в то время резиденция губернатора Боснии маршала Али паши и арестовал его. На Али паше был маршальский мундир, сшитый по последней европейской моде. Фанатичные повстанцы разорвали на нем «греховный» мундир и купали пашу три дня и три ночи, чтобы начисто смыть с него дух Европы. Потом ему выдали древние тюркские одежды, и он должен был дни и ночи молиться, замаливая свои грехи. Теперь скажи, Хаса, кто здесь был более отсталым?
Хаса опустошил графин. Его жена была образованной женщиной, не пристало ему спорить с ней.
— Пошли домой, — скромно сказал он. — Мы всего-навсего варвары и разбираемся только в медицине.
Азиадэ медленно встала и они пошли в отель, а Хаса в глубине души надеялся, что она хоть раз спросит его о том, как удаляют гланды. Но Азиадэ это не интересовало. Хасе стало совсем грустно, видимо, все медицинское было ей чуждо так же, как ему были чужды варварские окончания в экзотических словах. Азиадэ шла рядом с ним, как серьезная, послушная школьница, задумчивая, с приподнятой верхней губой.
