В большом, ярко освещенном холле отеля сидели бородатые мужчины с горбатыми носами и жгуче-черными глазами. Семейство Хасановичей приветствовало своего экзотического брата. Хаса заказал кофе, а Азиадэ переводила ему простые вопросы родственников.
— Да, — говорил Хаса, — мне очень нравится здесь. — Или: — Нет, в Вене нет мечетей.
Братья прощебетали что-то непонятное и Азиадэ, улыбаясь, перевела, что они спрашивают — хороший ли Хаса врач?
— Надеюсь, — смущенно сказал Хаса, предположив, что ему придется выписать слабительное какому-нибудь из кузенов.
Однако те замолчали, смакуя кофе, и задумчиво смотрели на улицу. Потом старший из братьев неожиданно всхлипнул, и по его волосатым щекам покатились слезы. Он вытер их и стал что-то долго и печально рассказывать. Азиадэ напряженно слушала его.
— В этом городе, — перевела она потом, — живет один святой мудрец по имени Али-Кули. Это знаменитый дервиш из братства Бекташи и он очень стар. Люди уважают его и считают святым за то, что он ведет праведный образ жизни.
Азиадэ смолкла, а гость продолжал печально и пространно рассказывать.
— Случилось так, что Аллах обрушил свой гнев на этого святого человека, — продолжала она переводить, — он заболел, а искусство дервишей здесь бессильно. Врачи тоже были у него, но все они были неверные и не смогли ему помочь.
— А что с этим святым? — спросил Хаса с неожиданно пробудившимся интересом.
Гость рассказывал, а Азиадэ с ужасом слушала его.
— Он слепнет, — сказала она тихо и безнадежно. — Он теряет силы и проводит свои дни в мрачном полусне. Он выглядит, как мертвец. Хаса, я думаю, что ты не сможешь помочь ему, Аллах призывает его к себе.
Хаса посмотрел на ее печальные глаза, укороченную розовую верхнюю губу и решительно сказал:
— Я бы хотел осмотреть святого.
Они ехали на машине по неровным улицам на окраину города. Азиадэ держала Хасу за руку.
— Я боюсь, Хаса, — шептала она, — разве можно чем-то помочь человеку, приговоренному Аллахом?
Хаса пожал плечами. Жена считает его варваром.
— Я способен на кое-что, что не дано филологам.
Азиадэ с сомнением посмотрела на него. Она была пропитана недоверием Востока к миру точных наук. Профессия ее мужа, казалась ей такой же несерьезной, как и ее собственная.
Ведь в мире существовало только три достойные мужчины профессии: воин, священник и политик.
У небольшого, выкрашенного белой известкой дома машина остановилась. Во дворе, в тени большого раскидистого дерева сидел старик и перебирал четки. Лицо его было бледным, на мертвецки бледной коже торчали редкие волосы. На голове у него был котелок с арабской надписью. Азиадэ взволнованно прочла древнее изречение братства Бекташи: «Все, что мы имеем, исчезнет, все, кроме Него. Он всемогущ и все зависит от Него».
Мужчины поцеловали руки старика. Он с удивлением поднял на них свои опустевшие глаза. Азиадэ нагнулась к дервишу и тихо сказала:
— Отец! Доверься миру западных наук. Иногда Аллах творит добро руками врача.
Хаса со стороны наблюдал за всей сценой. Он думал об Азиадэ, которая любила его и чье уважение он хотел завоевать. Наконец дервиш кивнул и поднял руку.
— Иди, обследуй его, — сказала Азиадэ нерешительно.
Хаса подошел к старцу. Он задавал вопросы, сбивавшие Азиадэ с толку, и узнал, что больного долго и безрезультатно лечили от почек, диабета и глазных болезней. Он наморщил лоб, узнав, что святой спит восемнадцать часов в сутки. Дервиш разделся и Хаса внимательно осмотрел его высохшее тело.
— Пусть он поднимет руки, — сказал он и увидел, что почти все волосы в подмышечных впадинах выпали.
— Я почти ничего не вижу, — сказал дервиш.
Хаса обследовал его глаза.
— Битемпоральная гемианопсия, — заключил он, и дервишу показалось, что он произносит какие-то магические заклинания.
Хаса замолчал и огляделся. Собравшиеся с надеждой смотрели на него. Старый дервиш оделся и в безучастной полудреме опустился на ковер.
— Я только завтра скажу, смогу ли я ему помочь, — объявил Хаса. — Мне надо подумать.
Азиадэ поднялась. Все ясно, западная наука бессильна там, где говорит Аллах. Святой должен умереть, несмотря на все размышления Хасы, потому что такова воля Аллаха.
— Поехали, — сказал Хаса и взял Азиадэ за руку.
Всю обратную дорогу назад он молчал, погруженный в свои мысли.
Когда они подъезжали к дому, Азиадэ сказала:
— Печально, очень печально. Но воля Аллаха превыше всего.
— Да, — ответил Хаса, — конечно. Позвони, пожалуйста, в местную клинику, мне нужно кое-что у них спросить.
Азиадэ подошла к телефону и набрала номер:
— Звонят от доктора Хасы. Можно ли мне поговорить с директором? Алло, господин директор! Мой муж хотел спросить у вас, способен ли кто-нибудь здесь… одну минуту, господин директор… что, что Хаса? Прошу прощения, это так трудно выговорить… прооперировать опухоль гипофиза? Вряд ли, господин директор? Да, доктор Хаса. Он зайдет к вам.
Хаса бросился к выходу и Азиадэ, запыхавшись, последовала за ним.
Директор в белом халате встретил их лично. Азиадэ переводила их беседу, не имея ни малейшего понятия, что скрывалось за длинными латинскими названиями. Наконец директор кивнул и Хаса благодарно пожал ему руку.
Позже, когда они сидели дома и пили кофе, Хаса был очень взволнован и многословен.
— Ты понимаешь, — говорил он, — это «турецкое седло» — sella turcica. Там располагается железа, которая называется гипофиз. Скорее всего, там образовалась опухоль, это мы завтра проверим на рентгене. Но я более чем уверен в диагнозе. Я прооперирую ее эндоназально, по методу Хирша. На сегодняшний день всего двенадцать целых, четыре десятых из ста таких операций заканчиваются летально. Это одна из самых сложных операций. Ты это понимаешь?
Он взял лист бумаги и нарисовал череп в продольном разрезе.
— Вот, — сказал он, — здесь в седле сидит гипофиз.
Азиадэ внимательно всматривалась в картинку, но ничего не понимала.
— «Турецкое седло»? — испуганно спросила она.
В ответ Хаса подхватил ее на руки и закружил по комнате, повторяя при этом: «Турецкое седло, турецкое седло». Когда он, наконец, отпустил ее, комната продолжала кружиться у нее перед глазами. Она села на ковер и посмотрела на Хасу.
— Боже мой, так вертятся дервиши из братства Мевлеви. И это ты называешь гипофизом?
— Нет, это «турецкое седло».
Хаса стоял перед ней и повелительным тоном говорил:
— С вероятностью восемьдесят восемь целых, шесть десятых процента я смогу помочь твоему дервишу. У него одна из самых редких болезней в мире. Но ты тоже должна мне помочь, в наказание за недоверие. Иначе я не смогу ни с кем объясняться в ходе операции. Ты наденешь белый халат и будешь стоять рядом. Справишься? Боюсь, ты издашь ономатопоэтический звук и упадешь в обморок.
