Она осторожно отломила кусочек хлеба. Блондинка, которая была с доктором Матесом, сочувственно посмотрела на нее:
— Вам, наверное, скучно, сидеть здесь, ничего не пить и не есть?
— Нет-нет, благодарю вас, здесь очень красиво.
Женщина улыбнулась. У нее были светлые волосы и тонкие красные губы.
— У вас много детей? — спросила Азиадэ, желая произвести хорошее впечатление на этих женщин.
Блондинка с недоумением посмотрела на нее:
— Детей? У меня вообще нет детей!
— Ах, — улыбнулась Азиадэ, заметно повеселев. — Вы тоже очень рано вышли замуж?
Женщину очень развеселил вопрос Азиадэ:
— Трижды за десять лет, но за разных мужчин. Я уже два раза разводилась.
Азиадэ смущенно склонила голову и покраснела.
— А-а… — промямлила она, — я понимаю, да, конечно.
Она опустошила стакан с водой и посмотрела на женщину с жалостью — несчастная не может иметь детей.
Нежная девушка, сидевшая рядом с доктором Захсом, улыбаясь посмотрела на нее.
— Попробуйте сыр, — сказала она и протянула Азиадэ один кусок.
Она казалась очень милой и спокойной, но европейских женщин нельзя было спрашивать о детях.
— У вас много забот по дому? — спросила Азиадэ, надеясь, что такой безобидный вопрос никого не может задеть.
— Нет, — ответила девушка, — хозяйство ведет моя мама.
— А-а… ваша мама живет с вами.
Азиадэ одобрительно посмотрела на доктора Захса. Только очень хороший муж может допустить, чтобы свекровь жила с ним в одном доме.
— Нет, мама не живет со мной. Я живу у мамы.
Азиадэ не поняла ее. Может, эти люди были слишком пьяны. Вино может порой творить чудеса.
— И ваш муж допускает это?
Тут все рассмеялись, и началось веселое обсуждение. Азиадэ поняла одно: из четырех разукрашенных и улыбающихся женщин, сидящих за столом, только две были замужем, к тому же не в первый раз.
Рыжая посмотрела на смущенную Азиадэ и наклонилась к ней:
— Ведь совсем не обязательно выходить замуж, чтобы любить, не правда ли?
Азиадэ кивнула. Такое и вправду случается, но разве можно любить друг друга и не хотеть иметь детей? Это же невозможно! Все взрослые люди должны знать это.
Взрослые люди пили. Хаса улыбался, а его рука легла ей на колено. Азиадэ испуганно отпрянула. Ведь этот сад не супружеское ложе, но Хаса, наверное, тоже был пьян. С европейцами это случается, и тогда они не владеют собой.
Четыре незнакомые женщины, у которых было много мужей, но не было детей, шумно смеялись, и Азиадэ вдруг поняла, что замужем они или нет, не имело никакого значения.
— Я сейчас приду, — прошептала она Хасе.
Она шла по саду, вдоль длинных столов, зацепилась по дороге за ветку дерева и почувствовала себя вдруг одинокой и покинутой Аллахом в этом сонмище пьющих неверных.
Она выбралась на тихую улочку. Люди в саду казались ей персонажами кошмарного сна. Таких женщин можно было встретить в дурном квартале Татавла или на пьяных улочках Галаты, но там не было мужчин, которые имели власть над смертью и все же не могли найти себе других женщин. Непонятная боль мучила Азиадэ. Она прошла сквозь длинные ряды припаркованных машин, нашла двухместный автомобиль Хасы и забралась на его мягкое кожаное сиденье. Улица была темной и таинственной, как жизнь этих людей, дружелюбных, но в то же время чужих, словно тени из другого, недоступного ей мира.
Азиадэ посмотрела вдаль, на темные очертания виноградников. Издалека доносилось пение, и она уловила начальные слова песни:
«Я приехал из Гринцига и привез с собой домой крошечную обезьянку».
Слова были такими же загадочными и непонятными, как и все в этом городе. Где-то должно быть скрывается истинное лицо этого мира. Где — то должны прыгать по веткам гринцигские обезьяны, укрощенные и ласковые, чтобы их можно было привезти домой. Она осмотрелась. Никаких обезьян не было. Глубокая грусть переполняла Азиадэ. Ее преследовал запах вина и жирного мяса, охваченная слабостью, она склонила голову на сиденье.
Такой ее и нашел через полчаса обеспокоенный Хаса. Она протянула ему руки и сонно прошептала:
— Хаса, я заблудилась и испугалась обезьян. Защити меня, Хаса.
Глава 15
— Ешь икру, Джон.
Яркий свет. Блюда, разложенные на буфете в центре зала, переливаются всеми цветами радуги. Серые зернышки икры мягкие и нежные, полные девственной готовности отдаться покорителю. Красные омары, словно задумчивые мудрецы. Высятся крепости из паштетов. Устрицы плавающие во льду, и источающие ароматы океана.
Джон Ролланд послушно берет икру и выжимает на нее лимон. Он ест, чувствуя, как усиливается гул в ушах.
— Скорость ветра — девять, — сообщает Хептоманидес, с наслаждением уплетая паштет. — А все-таки странно, что большие корабли качает так же, как и маленькие.
Ничего не ответив, Джон Ролланд поднимается, отодвигает тарелку и направляется к выходу.
— Собака, — говорит он на незнакомом, но хорошо понятном греку языке. Хептоманидес улыбается и тянется к икре.
Ролланд стоит на прогулочной палубе. Вокруг только серый океан и бушующий горизонт. Подстегиваемые ветром волны разбиваются о борт и похожи на облака, падающие с неба в воду.
Джон Ролланд ложится в шезлонг.
— Кофе, виски, коньяк? — спрашивает стюард, укрывая ему ноги пледом.
— Собака, — повторяет Ролланд и стюард понимающе кивает в ответ, ведь скорость ветра — девять.
Во рту Джон Ролланд ощущает кисловатый привкус, и ему кажется, что он падает в бездну. Сделав над собой усилие, он прикуривает сигарету, чтобы тут же отшвырнуть ее. Еще одно движение и могло бы случиться что-то ужасное, непоправимое. Джон Ролланд с раздражением смотрит на пачку сигарет и думает о том, что во всем виновата эта коричневая упаковка с глупым верблюдом на фоне пустыни. Он мог бы сейчас спокойно сидеть в баре отеля, как и шесть дней назад, ощущая под ногами твердую почву.
Шесть дней назад он вскрыл пачку сигарет, и взгляд его в очередной раз упал на глупо улыбающегося верблюда. Но вдруг верблюжья морда на его на глазах стала увеличиваться, под ногами песок завихрился, послышался грохот барабанов и сухой песок ударил в лицо. Ролланд увидел мягкие, дрожащие копыта этих обитателей пустыни, ощутил их крепкий пыльный мех и с внезапно охватившим его волнением стал поглаживать плотную бумагу пачки.
— Перикл, — сказал он тогда, — выбери какую-нибудь пустыню с верблюдами и мечетями. Я еду в путешествие, а ты будешь меня сопровождать.
Потом он заснул, а на следующий день Сэм Дут уже стоял перед ним с двумя билетами в Касабланку, и его мудрые греческие глаза улыбались.
